Облдрама - [28]
Он недовольно сморщил лицо, растягивая бледно-сиреневые губы, и, чтобы не кричать, перешел на шепот: — Всё в их руках: власть, пьеса, замысел, а чем им это выразить, если нет у них такого органа. Вот и задумаешься, и что это за профессия такая, их пожалеть можно… Здравствуйте, Инна, — грустно кивнул он актрисе, присевшей с чашкой чая за соседний столик.
— Выживаю из ума, наверное, стал предпочитать любительские спектакли. В студию приходят от «не могу молчать», чтобы сказать что-то такое, что никак не реализуется в их жизни. Они выходят на сцену и кричат всем своим существом о том, чем живут, что их мýчает, о чем-то очень-очень своем. И пьеса и роли — всё выбирается с прицелом на «своё». Меня это захватывает. И не смейтесь, молодой человек, я часто плачу. Может, это напоминает мне мою молодость, наши студии в Москве. Каждый новый спектакль — сражение: с рутиной, со скукой, с серостью, штампами… Хотелось разобраться во всём, понять, что вокруг делается, как меняются люди, жизнь… Если бы мне сказали, что когда-нибудь я всё это забуду, полез бы драться… да я и не забыл…
Он долил себе в стакан из фляжки и медленно выпил свой чай.
— Всё ушло, ушло… На сцене врём подчас каждым словом и не соображаем, не знаем — зачем? Даже в кино я перестал ходить. Люблю смотреть только хронику: там никто не кривляется, никто не пыжится, чтобы доказать кому-то, как он талантлив — там люди живут, работают, развлекаются… Держитесь от «театра» подальше — мой вам совет, если хотите стать артистом.
В буфет вошла Клара Степановна.
— Перерыв закончился. Все по местам. Сеня, Инна, давайте на сцену.
— А березы отвоевали у ресторана? — поинтересовалась Ланская.
— Отвоевали, — кивнула с улыбкой Клара Степановна.
Тут она заметила Троицкого, и вовсе просияла:
— Хорошо, что я вас увидела. Вечером вы вызываетесь на репетицию. Будете играть Барашкова. Приказ повесят завтра, но Михал Михалыч просил вас прийти на репетицию сегодня вечером.
— Вкусный у вас чай, — поднялась из-за стола Ланская. — Выпила б стаканчик еще, да надо бежать.
Следом за ней, сложив горкой посуду, поднялся Вольхин.
— Не переживай, — кивнул он Троицкому, — там делать нечего. Всего два выхода… моя роль такая же… Дождись меня после репетиции.
— Мне тоже пора, — вздохнул Павел Сергеевич, и мелкими осторожными шажками поплелся из буфета. Взглянув в окно на высокую стройную рябину, сказал грустно:
— Ягода обильная и красная — к холодной зиме.
— И как мне его жалко, — сокрушалась буфетчица, — взяли и выставили старика на пенсию. Может, и трудно ему, а всё ж был при деле. А так — что ж… один-одинешенек…
Осторожно ступая по доскам, чтобы не шуметь, Троицкий прошмыгнул в кабинет ВТО. Он боялся, что его заметят и прямо сейчас потащат репетицию. Из зала, по трансляции, на весь театр шипела не своим голосом помощницы режиссера:
— Толя, дай на секунду «дежурку». Я не хочу рисковать людьми. Они еще пригодятся.
— Пошла музыка. Снимай свет… Водящий… Свет на главк.
В кабинете тихо. Из зала едва слышно доносятся голоса актеров. Негромко бормочет радио. Троицкий взял местную газету «Новая жизнь», развернул её и прочитал заголовок передовицы: «Всё по-старому».
X
— Едем, Троицкий, ко мне, — настойчиво зазывал Сеня, — деликатесов не жди, домашних щей похлебаешь.
Видно, очень ему не хотелось возвращаться домой одному.
— Едем, — неохотно уступил Троицкий.
Следом за ними из театра вышла Ланская. Она выглядела подавленной, усталой. Часы на площади показывали половину четвертого. Цокая каблучками, Инна удалялась оживленной улицей, засунув руки в карманы. Троицкий смотрел ей вслед. Ровный, белый, бессолнечный день, точно застыл от довольства собою. Вокруг тихо, воздух горек от дыма, подсыхает на газонах земля. Не дрогнет ветка. Зеркально-покойны лужи. Медленно бредут по улице прохожие, догоняя Инну и обгоняя её. Какая-то безмятежность и рассудительность чувствуется во всём: в движениях, взглядах, разговорах, будто все заботы где-то там далеко впереди, а сейчас, в теплые дни бабьего лета, можно расслабиться и ни о чем не думать в ожидании еще не близкой зимы. Как не похоже это было на Москву.
И опять он вспомнил Алёну, их прогулки по московским бульварам, вот в такие же теплые осенние бессолнечные дни, и его опять потянуло в Москву. «Надо работать, работать», — с ожесточением твердил он, ощущая, как, напрягаясь, каменеет лицо от нестерпимого желания — немедленно, сию минуту, взяться за дело. «Всё будет, и успех будет, и Алёна будет, надо только…»
