Обитатель лесов - [4]

Слова эти рассеяли сомнения графини относительно замыслов дона Антонио. Она бросилась к сыну с намерением прикрыть его своей грудью, но прежде чем она достигла колыбели, дон Антонио заступил ей дорогу с выражением жестокосердечной решимости на лице.

— Пощадите ребенка! — молила графиня едва внятным голосом. — Лучше убейте меня, но не трогайте его; он вам ничего не сделал.

— Он мне ничего не сделал?! — воскликнул дон Антонио. — Разве он теперь не граф Медиана? Разве ему не принадлежат титул и владения моего брата, жена которого должна была стать моею женою?

Графиня закрыла лицо руками и не знала, как ей укротить страшную решимость дона Антонио, который между тем направился к кроватке.

— Но ведь вы должны же понимать, — воскликнула графиня в новом порыве горя, — что мой сын ни в чем не виноват.

— А кто вам сказал, что я намереваюсь причинить ему какой-нибудь вред? — ответил дон Антонио уже не столь угрожающим тоном. — Прежде выслушайте, а потом уже судите о моих намерениях насчет вашего отпрыска. Для него не составит труда отказаться от высшего света, который ему еще незнаком, тем более что в те места, куда я его отвезу, при нем не будет никого, даже вас!

— Как! — воскликнула графиня. — Неужели вы хотите разлучить меня с ним? О, нет, вы этого не сделаете! — молила она, падая на колени и со слезами на глазах простирая руки к своему врагу.

Холодная улыбка дона Антонио была единственным ответом на ее мольбу.

— Неужели вы, графиня Медиана, воображаете, что я решился на этот шаг лишь затем, чтобы разнежиться при виде ваших слез? Нет, мое решение твердо! А не то, — продолжал он, выхватывая кинжал и грозя в сторону колыбели Фабиана, — ваше напрасное сопротивление может только принудить меня наложить руку на этого ребенка; тогда уже вы сами будете отвечать за последствия.

— О Боже! — вскричала графиня. — Неужели ты допустишь такое преступление? Неужели ты не пошлешь мне помощи в моей нужде?

— Покончим дело поскорее, графиня; поверьте мне, вы напрасно уповаете на божественное правосудие, которое спит. На него нельзя рассчитывать, так же как и на человеческую справедливость, ибо она слепа.

— В человеческой справедливости вы можете сомневаться, — сказала графиня, — но от божественного правосудия, в адрес которого вы делаете насмешки, поверьте, вы никогда не укроетесь даже на самом дальнем краю света; правосудие настигнет вас и в пустыне, в самых глухих местах, куда еще не ступала нога человеческая, оно пошлет вам обличителя, пошлет вам судью, который обвинит вас и покарает справедливой карой за ваше злодеяние!

— Время чудес уже прошло! — с презрительной насмешкой ответил дон Антонио. — Покончим, однако. Этот ребенок сегодня спит в последний раз под кровом своих предков.

— Да убережет вас от этого злодеяния небо! — воскликнула донна Луиза, обращаясь к всевышнему с самою жаркою молитвою, какая вряд ли когда-либо истекала из материнского сердца. Наконец, упав на колени перед жестокосердечным родственником, она прибегла к последнему усилию: — Антонио! Все прежде знали вас благородным и честным человеком, неужели вы в самом деле намерены отяготить свою душу преступлением? Нет, вы только хотите меня устрашить, не так ли?

— Вас — и устрашить? — ответил Антонио с горькой усмешкой. — Нисколько. Однако время бежит, — прибавил он, — а мои люди могут потерять терпение.

Услышав эти слова, графиня поняла, что не осталось никакой надежды. Голова у нее закружилась, и она беспрекословно и молча подчинилась приказаниям человека, не ведавшего ни малейшего сострадания. По мановению его руки она подошла к колыбели, чтобы разбудить и одеть ребенка. На одно мгновение у нее мелькнула мысль позвать кого-то на помощь, но вид обнаженного кинжала в руках дона Антонио заставил ее тотчас отказаться от этой мысли. С поникшей головой приблизилась она к колыбельке ребенка и с материнской нежностью поправила нависшие на его лицо локоны. Маленький Фабиан проснулся, открыл глаза, но, увидав лицо своей матери, тихо улыбнулся и заснул опять. Графиня с выражением отчаяния взглянула на своего мучителя; твердость духа совершенно покинула ее, и руки ее без сил опустились.

Дон Антонио грозно посмотрел на нее, и графиня опять наклонилась над малюткой, чтобы запечатлеть на губах последний поцелуй; при этом прикосновении ребенок проснулся опять, с удивлением поглядел по сторонам, но потом его отяжелевшие от сна веки стали вновь закрываться. Сильный толчок дона Антонио окончательно пробудил его ото сна. Дуновение резкого, холодного ветра, врывавшегося в окно, и вид незнакомца, грозно смотревшего на его бледную и трепещущую мать, заставили ребенка расплакаться. Он встал в кроватке и припал к груди графини.

Дон Антонио нервной походкой подошел к окну, не теряя, однако, из виду графини, которая напрасно старалась протянуть как можно дольше время. Но время проходило, а спаситель не являлся. Наконец несчастная мать, будучи не в состоянии долее преодолеть свои страдания, поцеловала еще раз своего сына, уже совсем одетого, и в изнеможении рухнула на пол без чувств.

Не обращая внимания на слабые рыдания мальчика, дон Антонио хладнокровно задвинул запор двери, ведущей в соседние покои, и поставил лампу так, что свет от нее падал на бледное лицо бесчувственной графини. Потом, отворив письменный стол графини, собрал все драгоценности, найденные там, и побросал все вместе в несколько футляров, а из хранившихся там бумаг некоторые поспешно спрятал к себе в карман, прочие же, вместе с некоторыми безделушками, разбросал по всей комнате, так что она приняла вид, будто хозяйка покинула ее второпях.