Обитатель лесов - [5]

С видимым утомлением на лице дон Антонио на минуту присел в кресло графини. Казалось, сильная борьба шла в его душе, когда он смотрел на стоявшего перед ним мальчика, бледного и трепещущего от растерянности. Как будто стараясь избегнуть его глаз, дон Антонио быстро встал и, пройдя к отворенному окну, слегка свистнул. Через несколько мгновений над перилами балкона показалась голова, и один из тех людей, которых Хозе видел на берегу, спрыгнул с балкона в комнату.

Окинув равнодушным взглядом комнату, представившуюся его глазам, матрос молча остановился в ожидании приказаний своего повелителя.

— Возьми эту женщину, — произнес дон Антонио, указывая на графиню, — и снеси ее вниз, а я возьму мальчика.

Матрос с легкостью поднял графиню и, держа ее за талию, начал спускаться с балкона по веревочной лестнице, между тем как дон Антонио следовал за ним с мальчиком, который, трепеща от страха, повиновался ему беспрекословно.

Еще в продолжение нескольких минут после этого злодеяния лампа, оставленная на столе и раздуваемая сильными порывами ветра, по временам освещала пустую залу с разбросанными вещами ребенка, но потом и она погасла. Вскоре, несмотря на отдаленный рев океана, сильный порыв ветра донес слабый звук, походивший на последний вопль отчаяния.

То был последний крик несчастной матери, которая, едва придя в чувство, была заколота одним из матросов. Осиротевший ребенок и смертельно раненная мать были брошены доном Антонио в хрупкую ладью, которую он оттолкнул ногой от берега, после чего злодей сел в свою лодку — велел матросам грести к видневшемуся вдали шлюпу.

* * *

Вернемся между тем от этой печальной сцены к той одиноко лежащей бухте, где начался наш рассказ. На следующую ночь Хозе опять пришлось стоять там на часах. Хотя ночь была такая же туманная, как и предшествовавшая, однако к десяти часам вечера в бухту завернул прекрасно оснащенный легкий люгер[1]. Его наружный вид, оснастка и постановка парусов обличали в нем военное судно или, по крайней мере, судно, вооруженное и оснащенное для дальнего плавания. Вступив в бухту, люгер остановился и спустил два вооруженных бота, которым поручено было свезти на берег товары и закупить провизию. Прошло около часа, как вдруг на берегу послышалась частая ружейная пальба, и вскоре оба бота вернулись к люгеру.

Причиной отступления пришельцев был Хозе, который на этот раз, исполняя свою обязанность добросовестнее, нежели в предшествовавшую ночь, всполошил всех часовых; впрочем, замешкался он основательно, ибо оба бота вернулись назад с богатым грузом. Последний человек, вступивший на палубу, был матрос гигантского роста. На руках у него лежал бездыханный ребенок, которого можно было с первого взгляда принять за мертвого, если бы не едва заметный трепет тела, обнаруживающий в нем признаки жизни.

— Скажи, пожалуйста, что ты такое принес, Розбуа? — спросил его вахтенный офицер.

— С вашего позволения, господин лейтенант, это маленький мальчик, которого я нашел полумертвым от голода и холода в лодке, носимой волнами прибоя. Какая-то мертвая, вся облитая кровью женщина держала его, обхвативши руками, и мне с большим трудом удалось достать его из лодки. Береговые караульные больше всего стреляли в мою сторону. Был там один длинный негодяй — Хозе, который то и дело целил в меня. Попадись он только когда-нибудь мне, так я его…

— Но что ты станешь делать с ребенком? — спросил офицер с видом сострадания.

— Оставлю у себя, пока не будет заключен мир и мне можно будет возвратиться сюда, чтобы узнать, кто он.

К сожалению, матросу не удалось узнать ничего более, кроме того, что имя мальчика Фабиан и что находившаяся с ним в лодке убитая женщина была его мать. С тех пор прошло два года, в течение которых французскому судну не довелось побывать в испанской гавани. Между тем матрос Розбуа, по происхождению канадец, не переставал все время окружать самым нежным попечением своего приемыша и с каждым днем все более и более к нему привязывался.

Как-то раз французский крейсер вынужден был спасаться от английского брига, который значительно превосходил его вооружением и размерами. Несмотря на это, бриг скоро нагнал его, и между противниками разгорелась ожесточенная битва, исход которой, однако же, не мог подлежать сомнению. Розбуа сначала поместил мальчика в самой нижней каюте, но потом, чтобы не расставаться с ним, решился вывести его на палубу. Тут среди свирепствовавшей бури и грохота орудий, с которыми смешивались болезненные стоны раненых и умирающих, Розбуа решился на всякий случай запечатлеть в воспоминании ребенка обстоятельства разлуки, которая представлялась ему вероятною.

— Стань на колени, дитя мое! — обратился он к ребенку, наклоняясь над ним, чтобы защитить от неприятельских пуль. — Ты видишь, что происходит? — продолжал он суровым тоном.

— Мне страшно, — прошептал Фабиан, — тут так много крови и такой грохот пушек!

Мальчик спрятал свое лицо в руках гиганта матроса.

— Слушай, — начал опять матрос, — не забывай никогда, что я любил тебя больше всего на свете. И сейчас, заставляя тебя стать на колени, я говорю тебе, дитя мое, — молись за свою мать…