Обезьяны и солидарность - [24]
— А хотела слыть великим либералом. Где теперь все эти разглагольствования, забота о других и так далее?
— Теперь я стану правым либералом, понимаешь. Каждый заботится о своем сахаре сам, соответственно своим возможностям, а если возможности и потребности расходятся, ничего не поделаешь. Каждый добывает сахара, сколько сможет, и если окажется недостаточно, тогда пусть лижет сковородку. Справедливость с избытком: в этом доме сахара не было до моего появления и не останется после моего отбытия. О кей, вместо тех крошек, которые ты сейчас уничтожил, я принесу парочку сахарных пакетиков из какого-нибудь кафе. Хотя бы из Dormus Birraes, например.
— Украдешь, да.
— Не украду, если я клиент, то могу взять сколько угодно сахара и как угодно его использовать. За все заплачено.
— А что, если каждому клиенту по закону полагается только определенное количество сахара. Например, в цену кофе входит — ну не знаю — максимум тридцать грамм?
— Не думаю, что это регулируется.
— Откуда ты знаешь?
— Здравый рассудок подсказывает.
— Ах, теперь еще и здравый рассудок.
— Теперь да. А что?
Дарио глотнул полуостывший, но обильно подслащенный кофе, критически почмокал губами и спросил:
— А «здравый рассудок» не считается опасным?
— Нет. Сейчас нет.
— Раз так, то так. Кстати, в последний раз в Таллинне я видел повсюду пакеты Illy. Вы привозите их из Триеста.
— Судя по всему.
Дарио намазал на половинку хлебного ломтя лимонный мармелад. Его я тоже купила специально к приезду Дарио.
— Тогда ты до двенадцати должна успеть к… как его там звали?.. заскочить к Джиакомо. За сахаром.
— До часу. Его зовут Джузеппе Беппе.
— О’кей, заскочим к нему. Времени не так и много, если мы хотим еще посмотреть этот некрополь.
— Ты хочешь?
— Когда вернемся, скорее всего, опоздаем. И утром опять останемся без сахара.
Я медленно и демонстративно выдохнула.
— Если выяснится, что мы опаздываем, хапнешь в какой-нибудь кафешке парочку упаковок на завтра. Свою дозу. Украдешь у капиталистов.
— Я не хочу красть просто для того, чтобы мы могли побездельничать. Другим тоже нужен сахар.
— Время есть. — Я завернула хлебные палочки в тонкий ломтик ветчины. Посмотрела, как Дарио выудил из пакета последнюю «медвежью» конфету. Их тоже продавали у Беппе, скорее всего, на самом деле он хотел купить новую порцию конфет. Я не смогла выдержать высокомерного молчания и поинтересовалась:
— Так ты, значит, думаешь о других.
— Да.
— Из врожденной эмпатии? Или из тщеславия, или от страха?
— Потому что так правильно.
— Из тщеславия было бы лучше, чем из страха.
— Тщеславие — смертельный грех.
— Не совсем справедливо. Тщеславие может быть очень полезным: все дело в дозировке.
— Осторожнее с этим, — ответил Дарио. В уголке его рта нарисовалась нелепая коричневая полоска от «нутеллы».
— Нет. Не собираюсь даже. Если я куплю сюда сахар, то только из тщеславия. Еще и имя свое на пакете напишу: здесь была Икс и купила для вас сахар.
— Из-за этих разговоров о тщеславии мы так опоздаем, что не успеем в магазин.
— Я доем ветчину.
— Доедай, доедай.
— Сейчас.
Я молча ела и смотрела на Дарио. Слушала, как он присвистывает сквозь зубы, и пыталась осознать, как он меня разозлил. Это нисколько не мешало получать наслаждение от еды.
— Очень хорошая ветчина. Полусырая. Мм-мм…
— Мы каждое утро просыпаем.
— Как интересно.
— Беппе скоро закроет магазин. Похоже, о музеях Ватикана мне на этот раз тоже придется забыть.
Он начал собирать вещи; при упаковке остатков еды, подарков и тапок он всегда демонстрировал особую находчивость старательность и талант. Мне казалось, что во время упаковки вещей и перемещения посуды в раковину его лицо приобретало необычайно кроткое и естественное выражение. Он соотносился с тарелками и баночкой из-под мармелада больше, чем со мной. Он верил, что сахаром и благожелательностью он меня превзошел. Я подлила себе остывший кофе, сделала горький холодный глоток и сказала:
— А вот этот сахар я покупать не стану. Не стану и все. Никогда ни одного кусочка сахара для других! Я заземлю свое тщеславие иначе. Самодостаточностью.
Дарио с особой выразительностью закрыл дверцу холодильника. «Ну…»
— Хватит пороть чушь! — прокричала я.
— А именно?
— Черт, неужели ты, действительно, не веришь, что однажды я куплю-таки сахар для этого дома. И дойду до этого своим умом?
— Кто знает.
Тем утром, когда Дарио уезжал, я почувствовала, что слегка простудилась. Автобус отправлялся в 7.00, в воскресенье это был единственный автобус, на котором Дарио мог успеть в Рим вовремя, чтобы оттуда отправиться дальше, домой. Мне не хотелось сопровождать его до Рима с головной болью, чтобы там вместе слоняться по музеям. Мы и так по ним слонялись, в последний раз любовались Миммо Паладино в музее Ara Pacis и глазели на Золотой шар Помодоро с башни Петровской церкви.
Мы стояли на площади небольшого городка, слушали в утренней прохладе пылкое птичье пение и церковные колокола, отбивавшие полный час. Мне было холодно, и я этого не скрывала, но Дарио не пришло в голову обнять меня, впрочем, я особо на это и не рассчитывала.
— Ну и где этот треклятый автобус? Хочу автобус! Хочу спать в теплом автобусе!
Жизнь Лизы Хоули складывалась чудесно. Она встретила будущего мужа еще в старших классах, они поженились, окончили университет; у Эриха была блестящая карьера, а Лиза родила ему двоих детей. Но, увы, чувства угасли. Им было не суждено жить долго и счастливо. Лиза унывала недолго: ее дети, Тео и Джульетта, были маленькими, и она не могла позволить себе такую роскошь, как депрессия. Сейчас дети уже давно выросли и уехали, и она полностью посвятила себя работе, стала владелицей модного бутика на родном острове Нантакет.
Книга рассказывает об одной из московских школ. Главный герой книги — педагог, художник, наставник — с помощью различных форм внеклассной работы способствует идейно-нравственному развитию подрастающего поколения, формированию культуры чувств, воспитанию историей в целях развития гражданственности, советского патриотизма. Под его руководством школьники участвуют в увлекательных походах и экспедициях, ведут серьезную краеведческую работу, учатся любить и понимать родную землю, ее прошлое и настоящее.
Книгу составили два автобиографических романа Владимира Набокова, написанные в Берлине под псевдонимом В. Сирин: «Машенька» (1926) и «Подвиг» (1931). Молодой эмигрант Лев Ганин в немецком пансионе заново переживает историю своей первой любви, оборванную революцией. Сила творческой памяти позволяет ему преодолеть физическую разлуку с Машенькой (прототипом которой стала возлюбленная Набокова Валентина Шульгина), воссозданные его воображением картины дореволюционной России оказываются значительнее и ярче окружающих его декораций настоящего. В «Подвиге» тема возвращения домой, в Россию, подхватывается в ином ключе.
Страшная, исполненная мистики история убийцы… Но зла не бывает без добра. И даже во тьме обитает свет. Содержит нецензурную брань.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Новые приключения сказочных героев потешны, они ведут себя с выкрутасами, но наряду со старыми знакомцами возникают вовсе кивиряхковские современные персонажи и их дела… Андрус Кивиряхк по-прежнему мастер стиля простых, но многозначных предложений и без излишнего мудрствования.Хейли Сибритс, критик.
Сборник «Копенгага» — это галерея портретов. Русский художник, который никак не может приступить к работе над своими картинами; музыкант-гомосексуалист играет в барах и пьет до невменяемости; старый священник, одержимый религиозным проектом; беженцы, хиппи, маргиналы… Каждый из них заперт в комнате своего отдельного одиночества. Невероятные проделки героев новелл можно сравнить с шалостями детей, которых бросили, толком не объяснив зачем дана жизнь; и чем абсурдней их поступки, тем явственней опустошительное отчаяние, которое толкает их на это.Как и роман «Путешествие Ханумана на Лолланд», сборник написан в жанре псевдоавтобиографии и связан с романом не только сквозными персонажами — Хануман, Непалино, Михаил Потапов, но и мотивом нелегального проживания, который в романе «Зола» обретает поэтико-метафизическое значение.«…вселенная создается ежесекундно, рождается здесь и сейчас, и никогда не умирает; бесконечность воссоздает себя волевым усилием, обращая мгновение бытия в вечность.
Тоомас Винт (1944) — известный эстонский художник и не менее известный писатель.В литературе Т. Винт заявил о себе в 1970 году как новеллист.Раннее творчество Винта характеризуют ключевые слова: игра, переплетение ирреального с реальностью, одиночество, душевные противоречия, эротика. Ирония густо замешана на лирике.На сегодняшний день Тоомас Винт — автор множества постмодернистских романов и сборников короткой прозы, и каждая его книга предлагает эпохе подходящую ей метафору.Неоднократный обладатель премии им.