Объект Стив - [30]

— Венделл, человек, который жил в моей хижине, — сказал я, — что с ним случилось?

— Умер.

— Генрих сказал, что он повесился.

— Ты же знаешь, люди, когда вешаются, накладывают в штаны.

— Ага, — ответил я.

— Видимо, это все знают. Я обнаружил, что чем старше становлюсь, я не то чтобы узнаю больше, а просто начинаю понимать, как много из того, что я знал, — общеизвестно.

— Неплохо сказано.

— Не выебывайся.

— Даже не думал.

— Не отрицай собственных действий.

Лем, бесспорно, — дитя этого места.

— А этот Венделл оставил какую-нибудь записку? Объяснение?

— Да, там была записка. «Прошу учесть».

— Прошу учесть?

— Прошу учесть.

— Черт, — сказал я.

— Вот и я так сказал. Дернуть хочешь?

— Да, — ответил я.

Я с трудом заметил, как Лем ушел. Я с трудом замечал все, кроме гелиевой паники дури, кривизны мира, его трещиноватости. Я решил попробовать с этой бездерьмовой зоной еще разок. Не хочу лодку. Не хочу никаких «не хочу лодку». Я думал ни о чем. Сосредоточился на ничем. Ничто выросло из эфира, чтобы встретить меня, принять в свои объятья. Я слышал музыку, горны, аккомпанемент меди. Вспышки кропаликов, фейерверки. Кордебалет ничто отплясывал канкан в дыму.

«Прошу учесть! Прошу учесть!» — пели они. Батман-поворот. Батман-поворот. Гель ярусами, трико, крутые бедра. Это неспроста, подумал я. А потом меня отпустило. Пояса с подвязками попадали с деревьев. Садилось солнце.

Я не из тех, кто ненавидит сумерки.

И я отправился за Рени.

Я привез ее к коровнику, чтобы посмотреть на телят-близнецов, родившихся на прошлой неделе. Олд Голд назвал их Ромулом и Романусом. Они стояли под луной в стойле, темные, игривые — большие милые детеныши. Обнюхивали наши колени через загородку. Рени протянула руку, и один с мягким чавканьем обхватил ее губами до запястья.

— Боже мой, — сказала она.

— Прости, — сказал я. — За то, что наговорил тебе прошлой ночью.

— Тебе тоже нужно попробовать, — сказала Рении.

— Я должен тебе кое-что сказать, — сказал я.

— Тебе правда нужно это попробовать.

Я протянул сжатый кулак второму теленку. Из своего рта он сотворил для меня теплое шершавое лоно.

— Господи Иисусе, — сказал я. — Это и правда невероятно.

— Вот видишь. Неудивительно, что в Японии коровы священны.

— По-моему, не в Японии, — сказал я.

— Я тебя ненавижу, — сказала Рени. — Давай займемся еблей ненависти.

— Тогда вон там, — ответил я, — за стогом.

— Это называется стог? — спросила Рени.

— Конечно, — ответил я.

— Сто Г — как будто с нами сто Генрихов, — сказала Рени.

— Не стоит об этом, — ответил я.

Никаких речей на десерт в тот вечер не было. Мы убрали тарелки и вышли из столовой. Переносные лампы освещали газон рядом со столовой, как во время ночного матча. Дул ветер, и корпусы ламп дребезжали. Где-то позади заработал двигатель. Нас разлучили стоп-сигналы.

Нэпертон вылез из микроавтобуса, со щелчком поднял заднюю дверь и выволок изнутри какой-то нелепый тюк. Казалось, тюк шевелится, а когда он упал на газон, мы поняли, что это. Это был человек. У него на глазах была повязка, а на запястьях пластиковые наручники. На бритой голове запеклась кровь. Нэпертон снял повязку. Человек какое-то время просто лежал и моргал. Может, из-за ламп в глазах его светилась дикость, но он и без света выглядел слегка тронутым — явно из тех, кто в детстве ощипывают бабочкам крылья или скотчем присобачивают к хомячкам патриотические боеприпасы — и все лишь затем, чтобы пробиться наверх в живой иерархии великого карнавала насилия.

Но кто я такой, чтобы говорить об этом, я, вдохновитель Мотылькоста?

У человека имелись татуировки. Стальной якорь на груди, переходящий в пухлое черное сердце. На макушке была вытатуирована мишень с буквами К.Б. На плече — логотип, показавшийся мне знакомым. Когда я прочел надпись под ним, меня чуть не стошнило: «Крутые Пряники — Жри или умри».

Мы смотрели, как Клеллон Бич перекатился на колени и попытался встать.

Нэпертон пнул его в бедро.

— Еб твою мать, — сказал Бич.

— Мою мать? — переспросил Нэпертон. — Да я сам тебе в дедушки гожусь. Не захочешь ты ебать мою маму.

Нэпертон пнул его в челюсть. Изо рта Клеллона брызнули осколки зубов.

— И это все, что ты можешь? — спросил он.

— Пока что — да, — ответил Нэпертон. — Попробуйте связаться с нашим торговым представителем завтра. Если вас не интересует вот это.

Нэпертон пнул его в живот. Бич блеванул.

— Пикадор, — сказал с крыльца Генрих. — Я думаю, бык готов.

Он стоял у перил в испачканном смокинге, лицо скрывалось за бородой на резиночке. Бог Один, тамада банкета для университетской футбольной команды.

— Клевая борода? — спросил он. — Эта штука пылилась у меня в шкафу черт-те сколько. Верите, нет, но однажды на Хеллоуин я был Господом Богом. Конкурс костюмов. А победила какая-то сучка, Сиротка Энни.[23] Мистер Бич, для меня большая честь наконец познакомиться с вами. В последней версии нашего Евангелия вы стали исторической фигурой, так что это действительно большая честь. «Просто огромная машина для убийства, бля», если я правильно помню канонический текст. Ну, может, и не такая огромная. Какая там у тебя весовая категория — средневес, полусредний? Ну, с другой стороны, и праотец Авраам прожил не двести лет, правда, ведь? Мифология выше проверки данных, я бы сказал. А вы? Вам сообщили, почему вы здесь?