Обед за один доллар - [10]

На глинистой дороге оставались вмятины от солдатских сапог, в них тут же набиралась вода, и все это здорово смахивало на тесто, из которого формочкой вырезают разные разности. Причем след правой ноги у всех как-то смешно загибался. Наверняка отряд состоял сплошь из крестьян, у них, как правило, правая стопа вывернута: когда плугом пашут, приходится нажимать на перекладину, чтобы перевернуть его.

Отряд пришел во двор хутора Койвуранта. Дом стоял на высоком берегу реки в большом березняке. Березы были такими старыми, что даже почернели и покрылись струпьями. Под березой, выдолбленная из одного ствола, лежала восьмиметровой длины плоскодонка, которую хозяин вытащил из воды лет пятнадцать назад. На нее приезжали поглядеть работники музея, но ничего не сказали. Может, собирались перетащить в местный музей, да так и позабыли. В лодке стояла вода — до самых краев. Пока командир вел в избе переговоры с хозяином, мужчины разглядывали лодку, тюкали по ней ногами.

— Теперь такие большие деревья уже не растут, — сказал кто-то.

Хозяйский сын вышел во двор, утирая рот. Скотницы высунулись в чердачное окно.

— Девушки, давайте сюда! — крикнул им лавочник.

— Мы боимся, у вас ружья! — ответили они и залились смехом.

— А мы их на то время отставим! — крикнул лавочник.

Командир и хозяин вышли во двор. Хозяин показал, где можно размещаться. Девушки тут же исчезли из окна.

Все перебрались в ригу, стоявшую в березняке, метрах в ста от дома. Кое-кто из молодых забрался в стог обмолоченной соломы, но оттуда пришлось скоро выбираться — очень сквозило. В ригу натащили подстилки и устроились на полу и на колосниках. Хотя дверь оставалась открытой, в риге стояла такая темень, что не видно был даже стен. Лавочник пополз по колосникам и угодил ногой в дыру, через которую зерно сыплется в мешки. Он тут же слез оттуда, сел на пороге и принялся рассматривать ногу. Она была белая, толстая и крепкая.

— Кто первый встанет на часы? — спросил командир.

— Я, — отозвался лавочник.

— Ну что ж, хорошо.

— Я пошутил. Я всегда шучу. Прошу отменить команду. Вызвался кто-то из молодых.

Быстро темнело. Еще несколько минут назад можно было узнать стоящего в дверях человека, а теперь уже скоро не разберешь — лицом он стоит или спиной. Наверху рассказывали анекдоты, лавочник болтал не умолкая.

— Знаете, что случилось с той старой девой, которая пошла к доктору узнать — какой в ней изъян?

— Что же с ней случилось?

— А ничего. А знаете, что случилось в парикмахерской с тем мужиком, у которого все время дергался один глаз?

Сквозь березы виднелись огни большой избы. Окна напоминали окошечки в будке киномеханика, через которое снопы света тянутся на экран. Когда кто-нибудь в доме проходил перед лампой, все окно заполняла тень.

Внизу кто-то говорил о Маурице. Мауриц скончался — понял наконец командир. Сначала он подумал, что Мауриц — водитель, с которым случилось что-то смешное.

— Вот уж и Мауриц выпустил из рук баранку и отправился восвояси. Дом у него остался в полной исправности. Поди знай, кто там теперь станет хозяйничать. Так оно и получается, когда насос начинает шалить, тут, ребята, уже не до скорости, жми не жми на тормоза — все одно, черт побери. Если всю жизнь вкалывал, не покладая рук, так хоть та от этого польза, что отойдешь легко. Не успеешь и оглядеться — в каком порядке тут твое хозяйство останется.

— Вы это о ком? — спросил сверху лавочник.

— О Маурице.

— Маурицу пришел срочный вызов. Просто не верится. Я его в понедельник в лавке видал. Мужик был — само здоровье, хоть на выставку вези.

— Не курите здесь, — предостерег командир. — Еще пожар устроите. Я пообещал хозяину, что мы не спалим ему ригу.

— А как же этот Мауриц помер? — спросил лавочник.

— Пришел вечером с молотьбы, сел на лавку и вынул из кармана гребешок вычесать остья из головы. Поднял руку, провел гребешком по волосам и свалился на пол.

— Да, ребята, человеческая жизнь — штука ненадежная, — пустился рассуждать лавочник. — В Дании были такие кофейные чашки с надписями — вроде как у нас пишут «Папина чашка», «Мамина чашка», «Зайкина чашка», так там было: «Не тужи, жизнь такая потеха, из которой все равно живым не выберешься».

В риге стало тихо, солдаты уснули. Когда они поворачивались с боку на бок, солома шуршала. Многие, лежа на спине, храпели. Лавочник еще некоторое время поговорил, убаюкивая себя:

— Мауриц, ребята, был хороший мужик. Всегда возвращал долги, да и делал их неохотно. Мы всегда ладили. Я — честный человек, а когда покупатель тоже честный — все идет хорошо. Я ему сколько раз говорил: бери в долг. Долг — не грех. Вся коммерция на том стоит, что один другому доверяет. А то бы и промышленность и торговля остановились. Когда люди друг другу доверяют, значит — верят в то, что дела идут хорошо. Долг — это знак доверия…

Утро подкрадывалось медленно и осторожно, как неприятель. Падавшие с крыши похожие на стеклянные бусинки капли били по длинной луже, будто играли на ксилофоне. Командир спал у двери, разинув рот, словно упал сверху. Солдаты, выходя на улицу и возвращаясь, осторожно перешагивали через него. Лавочник и кое-кто из хуторян позажиточней пошли с молодым хозяином в дом выпить утреннего кофе. Сонные, с соломой в волосах, они сидели на скамье. Руки у них отекли и с трудом удерживали чашки.