I
Сосед по комнате был светловолосый парень из Оулу, еще и на втором году обучения говоривший «Знашь?» вместо «Знаешь ли». На рождество сосед отправился домой. Он остался. Он южанин. Он никогда не спрашивает: «Знаешь ли?» — а всегда готов поговорить — о том, что знает, и о том, чего не знает.
В сочельник около полудня он сидел в комнате за письменным столом и курил. Стол стоял у окна. Койки стояли у боковых стен. Койка товарища была продавлена, он, как старый постоялец, выбрал себе койку пожестче. Покрывала на обеих были одинаковые, желто-коричневые, цвета кленовых листьев. В солнечные дни — желтые, в хмурые или осенью — коричневые. Он подошел к кровати товарища и разгладил складки на покрывале — иначе все так и осталось бы на целых три недели. Потом стал смотреть в провал двора, где еле-еле можно было разглядеть уголок асфальтовой площадки. Из окна видны были десять кухонь: бутылки молока между стеклами, пачки масла, на каждом балконе — елка. Хозяйская елка стояла в прихожей. Ее запах был слышен в комнате и напоминал о необъятном еловом лесе, который начинается у городской окраины и простирается до Тихого океана. Хозяйка пошла в молочную, взяв с собой обоих ребятишек — мальчик будет у нее на руках, девочка понесет покупки. Он дал знать Эйле по телефону. Эйла обещала прийти. В ящике стола лежал сверток с подарком — серебряная брошь, он отдал за нее четыре тысячи марок. Она была похожа на птичье крыло, с зеленым камнем в середине.
У них был условный звонок — четыре коротких, быстро, один за другим. Эйла была в шапочке, руки полны свертков. Она бросила свертки на одну кровать и присела на другую перевести дух.
— Умираю, — сказала она.
Терхо открыл окно.
— Который час? — спросила Эйла.
— Пять минут первого. Сними пальто.
Было десять минут первого. Когда он снимал с нее пальто, Эйла, не вставая, старалась облегчить ему задачу. Так полицейские удерживают арестованных, подумал Терхо. Руки в рукавах заводят за спину. Он глядел на затылок Эйлы. Женщинам просто невдомек, какие красивые бывают у них затылки. Это у женщины всегда самое красивое, какой бы красавицей или дурнушкой она ни была. А если затылок скрыт прической, он и тогда все равно красивый. Терхо повесил пальто на крючок у двери. Крючок не выдержал и вывалился из стены вместе с куском штукатурки величиной в кулак. Это было по меньшей мере уже в пятый раз. Он положил пальто на стол.
— Поезд отходит в половине первого, — сказала Эйла.
— Знаю. Корсо — ужасное место. Всякий раз, как я проезжаю мимо и вижу это сделанное из кустов изогнутое название там на склоне, слева от пути, мне хочется выскочить из поезда и разорвать его. Хотелось еще до того, как я познакомился с тобой. У меня было предчувствие.
Эйла сматывала бечевки, которыми были перевязаны свертки.
— Почему ты не поехал на праздники домой? — спросила она.
— Послал открытку, сказал, что остаюсь здесь. Меня очень звали одни знакомые.
— Ты их огорчишь.
— Ты приедешь завтра. Это решено.
— Это ты так решил.
— Да. А что, не приедешь? Ведь ты обещала.
— Поезда не будут ходить, но можно приехать и на автобусе. А у тебя есть еда? Если нет, беги скорее в магазин. А то ведь закроется.
— Есть.
— Где? Покажи.
— Все у хозяйки в холодильнике.
— Это правда?
— Да, да, — сказал Терхо и подал ей пальто. Волосы попали под воротник, и он высвободил их. Эйла вдруг обернулась. Они поцеловались и пошли. Терхо нес свертки и, проходя через переднюю, потихоньку привязал свой подарок к общему вороху.
Они вышли из ворот на улицу и поглядели по сторонам. Дома стояли ровной шеренгой, словно прятались друг за друга.
Трамваи, автобусы, люди на вокзальной площади как будто устремлялись все в одно место. Терхо и Эйле казалось, что они совсем особенные, не то что другие, что люди — это вот те, другие, что именно те — люди, а не они.
Мокрые вагоны казались черными, но водяная пленка на перронах была почти белой. Воды было столько, что в ней отражались вокзальные здания и поезда. Стоявший над лужей человек был виден и сверху и снизу — в зеркальном отражении на фоне неба, — словно стоял на высоком холме.
Пригородный поезд был набит битком. В иных вагонах двери уже закрыли, чтобы не впускать больше народу.
— Дай я провожу тебя в вагон. Попробуем найти местечко, чтобы не разорвали свертки, — сказал Терхо.
Он прошел вперед, неся свертки над головой на вытянутых руках. Они стали в проходе, лицом к лицу.
— Поезд вот-вот отойдет, — сказала Эйла.
— Знаю. У вас будет дед-мороз?
— Будет. Придет Салимяки.
Они смотрели в глаза друг другу и видели свое отражение, хотя оптика была ни при чем.
Поезд медленно тронулся. Паровоз не мог быстро взять с места. Состав двигался едва заметно. Пассажиры начали утрамбовываться, чтобы можно было закрыть наружную дверь.
— Тебе не выбраться из вагона, — сказала Эйла.
— Я провожу тебя до Корсо.
— У тебя нет билета.
— Кондуктору до меня не добраться.
Терхо пристроил свертки между собой и Эйлой, они пропустили между ними руки и крепко держались за пальцы. Когда вагон встряхивало, пальцы Эйлы судорожно сжимались. Поезд с трудом преодолевал подъем до Пасилы между красных скал. Время от времени издалека доносилось пыхтенье паровоза.
