Обед с режиссером - [15]

— Чаю можно, — согласился Соколов.

Олег Матвеевич сходил на кухню, принес две чашки чаю.

— Понимаешь, сеять в школе разумное, вечное, конечно, почетно и необходимо. Но это немножко монотонное занятие для самого сеятеля. Каждый год одно и то же. Я перешел в издательство. Редактирую, составляю сборники, сам пишу… Это и разнообразнее и материально интереснее и вообще… Но мне очень приятно, что в памяти, наверное, двухсот таких пацанов, как ты, я остался учителем и, надеюсь, неплохим дядькой.

— Да, мне вы запомнились крепко. И домик ваш я нашел без адреса, по памяти. Только окна меня ввели в сомнение — вроде у вас были резные наличники — какие-то коровы, балалайки, груши? Верно?

— Ну как же, конечно, были. Пришлось продать, понимаешь, — явились из музея народного творчества, пристали, как с ножом к горлу — отдай да отдай в музей. А мне как раз деньги были весьма нужны… Ну, а как у тебя жизнь сложилась, Соколов?

— Я инженер, строитель. Работаю прорабом на стройке.

— Ух, ты! И что же ты строишь, если это не государственная тайна?

— Сейчас сооружаю обыкновенный жилой дом — двенадцатиэтажный, блочный.

— Слушай-ка, слушай! — воскликнул Олег Матвеевич, словно его осенило.

Володя замер, будто сверху, с крюка подъемного крана сорвался стеновой монолитный блок и летит прямо на него, а у него уже нет времени сообразить, куда отскочить, куда отбежать, и вот он стоит, прикрыв руками темя, в последней слабой надежде, что жуткий груз просвистит мимо.

— У тебя там, вероятно… — начал Олег Матвеевич (падающий блок уже застил полнеба), — есть бракованные… («Нет, нет, он не об этом, он мимо!») железобетонные плиты? — докончил вопрос бывший учитель. И пояснил тут же: —Я, понимаешь, вынужден строить гараж — «Жигуль» у меня гниет на открытой стоянке.

(Грохот, ухнула, дрогнула земля. Скорую! Скорую!..)

— У нас нет списанных, Олег Матвеевич, не бывает. Ну, до свидания, я пошел. Извините, что так вломился…

— Может, еще чашечку?

Соколов отрицательно помотал головой и, чуть пошатываясь, пошел к двери, не протянув руки на прощание.

«Странный какой парень, — думал Олег Матвеевич, затворяя за ним дверь. — Наверное, поругался с женой или с начальством, поддал и пошел для утешения искать свое детство. Хотя как будто от него не пахло… Чудной…»

Три свидания с поэзией

Прослыть поэтом приятно и почетно. Вот почему по редакционным коридорам бродят тоскливые стайки пришлых людей со стихами за пазухой. Их мечта и цель — просунуть в печать свои рифмованные творения (иногда не свои). Еще не признанные миром гении тычутся не в те двери, пока их наконец не посылают по верному адресу — к литсотруднику, специально натасканному отличать чистые бриллианты поэзии от графоманских стекляшек.

Работа у него непростая — народ идет всякий, с разными норовами. Одно удовольствие, например, иметь дело с весельчаком-налетчиком.

I

Этот влетает в кабинет восторженный и лучезарный.

— Здрасьте вам!

— Привет.

— Стишками вы занимаетесь?

— Я.

— Читайте, завидуйте. По-моему, получилось во! — и протягивает мятый тетрадный листок в линеечку.

Литсотрудник читает:

Вдоль маленьких домиков белых

акация душно цветет.

Хорошая девочка Лида

на улице Южной живет…

— Ну как? — сияя, спрашивает весельчак-налетчик. — Ведь правда здорово, признайтесь?

— Действительно здорово, — признает литсотрудник.

— Хоть сейчас в печать? — улыбится налетчик.

— Нет. Это уже было.

— Ну да?! Да я к вам первому! Как написал, так сразу к вам.

— Понимаете, в чем трагедия, — до вас эти стихи уже один раз написал Ярослав Смеляков.

— Не может быть! А у него дальше тоже: «Ее золотые косицы затянуты, будто жгуты»?

— Представьте, и у него так же.

— Ну, дела… Когда же он успел?

— Давненько. Лет тридцать назад.

Весельчак-налетчик ничуть не тускнеет.

— Бывают же такие феноменальные совпадения! Подумать только! А можно я еще что-нибудь накатаю и принесу?

— Валяйте. Катайте. Если вас не затруднит, накатайте, пожалуйста «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты».

— Хорошо, попробую. Чао!

Он смеется весело и нахально. Он знает, что разгадан, но это его не удручает и не пугает. Да и чего ему пугаться? Под суд его не потащат, милицию не вызовут — для этого редакция слишком интеллигентное учреждение.

II

Чугунок — это совсем другое дело. Он пишет сам, но от этого никому не легче. Наоборот, еще хуже. Чугунок невежествен и бездарен. Его таран — демагогия. Чугунок хмур и серьезен. Смотрит зло и подозрительно. Рот искривлен. На лице написано острое отвращение к редакционному люду.

— Стихотворение тут кому показать можно?

Многоопытный литсотрудник сразу смекает, что ближайшие полчаса будут не самыми радостными в его жизни.

— Садитесь, пожалуйста. Показывайте, что у вас.

Чугунок достает из потасканного школьного портфельчика захватанный, изрядно помятый листок. На нем убористо, без интервалов, натюкано на подслеповатой машинке:

Шумит завод и план дает.

Машины крутятся ударно.

Продукция со знаком

                                    качества идет

Без штурмовщины,

                                не пожарно.

А в сельских наших

                                 местностях

Комбайны жнут на высоких