Едва сотрудник, обхватив голову руками, склоняется над стихами, Медович снова встревает:
— Извините, Канстин Севстьянч, маленькое, но необходимое предуведомление. Я ведь литературных институтов не кончал. Я, как говорят англичане, — сэлфмейдмен, так что буду вам крайне признателен за любую поправку. Просто я счел своим гражданским долгом поднять голос в защиту природы-матушки. Не могу, понимаете, молчать, слова сами рвутся из груди…
— Да, да, я понимаю. Дайте прочесть…
И читает:
Пусть бьется волна
В озерах и реках,
Пусть служит вода
На века человеку.
Не плюнем мы в воду,
Не спустим отходы,
Потомкам оставим мы
Чистой природу.
— Ну, что же, что же, в общем, неплохо… Актуальненько, — кривит душой литсотрудник. — Правда, «плюнем и спустим» это, конечно, не Тютчев, не Блок, но не беда, я немножко подстругаю и буду пробивать.
Ничего он, конечно, стругать и пробивать не будет. Он отлично видит, что стишки неизлечимы. Ручка ручкой, а служба службой. Медовичу он послезавтра скажет, что стихи «зарублены» начальством.
А иногда в редакцию приходят настоящие талантливые поэты. Не часто…
