О женщинах и соли - [57]

Почти все навевали на меня тоску, кроме Марио. Абстиненция означала, что Марио, который находился там, пытаясь избавиться от пристрастия к Лортабу, не получал никакой медикаментозной помощи. Разумеется, реабилитация не помогла. Разумеется, он покинул лечебницу, заполучив контакты нового дилера (его соседа по палате) и работу в клинике (тоже благодаря соседу, их бывшему сотруднику). Но у него все нормально. Марио не верит в это ерундистику с абстиненцией, но если ты не употребляла опиоиды, ты не поймешь, говорит он. Как будто зависимость — она как спектр. Она как весы. Ну, то есть если ты дошел до ручки и вся твоя жизнь летит под откос, тогда да, нужно остановиться. А если ты фактически чист, но время от времени тебе хочется чем-то побаловаться… насколько велика вероятность, что ты больше никогда в жизни не будешь ничего употреблять?

Его выгнали из дома трезвости, когда у него нашли перкосет, а мы на тот момент уже ежедневно общались, и я сказала: Пойдем, я о тебе позабочусь. Марио верит в серые зоны, а люди вроде моей мамы все видят черно-белым, и я не уверена, во что верю я, но Марио — самый умный человек из всех, кого я знаю. У него на все есть объяснение, например, почему покупка дома — самая разумная инвестиция и что ипотеку можно получить даже без родительской помощи и даже если у нас нет своих денег и он никогда не спрашивает меня о моей семье и цепляется за меня как будто я то чего ему не хватало все это время.

Я узнаю от Марио столько нового, что начинаю задумываться, не этого ли я себя лишила, решив не идти в колледж, как он. Я слушаю, и мне кажется, я расту. Я слушаю и иногда пью а иногда немного нюхаю кокс и не сплю всю ночь за разговорами или принимаю экстази и трахаюсь ночь напролет или бензодиазепин когда хочу наконец немного поспать. И ничего страшного. Это почти всегда только по выходным. А Марио, он даже не прикасается к окси, сразу продает таблетки или обменивает на перкосет, но это только чтобы бороться с мигренями, и даже не так часто, как раньше. Я боюсь зависимости, я видела, во что она превратила моего отца. Поэтому мы осторожны. Я не говорю нет, я же не другая девушка, но я осторожна. Я обнимаю его за голову.

Ее муж появляется где-то под Рождество. Он хорош собой, но его ноги слишком стройные для его туловища, как у газели в костюме. Изабель ведет его к моему прилавку и говорит, ему нужен крем для сухой кожи, но без выраженного цветочного запаха. Она уходит, чтобы присмотреть себе туфли, и я рассказываю мужу о нашей линейке мужской продукции в сине-черных баночках, которые должны навевать ассоциации с морскими завоеваниями и первобытной силой. Прошу прощения за свою жену, говорит муж, иногда она выглядит такой дурой. Я не знаю, как реагировать, поэтому спрашиваю, используете ли вы ежедневные антиоксиданты для борьбы с признаками преждевременного старения? Он хмурится и уходит. Я кладу ладонь на холодный стеклянный прилавок и представляю, как он трескается под моим весом. Я худая и тоненькая, как ваза с перьями, как смятый листок бумаги, подхваченный ветром. Ничто не треснет в моем присутствии.

* * *

Дома, Марио снова спит. В последнее время он только и делает, что спит. Я готовлю ужин и накрываю на стол, но он не просыпается. Я устраиваюсь рядом с ним на диване и говорю привет, я дома, но он не просыпается. Я кладу голову ему на грудь, слушаю, как бьется его сердце, и целую его в подбородок. Люби меня, шепчу я. Видишь, как мы счастливы, говорю я.

Я не понимаю, почему ты не можешь хотя бы раз заглянуть домой, говорит мама. Просто в гости. Я же не предлагаю тебе там жить.

Мы сидим в ее машине, а снаружи льет дождь, такой рассеянный, что кажется, будто он развернут в обратном направлении. Она подбросила меня до торгового центра после того, как свозила на стрижку. Она теперь опасается выдавать мне на руки большие суммы наличных, но все равно хочет, чтобы я делала прическу в ее модном салоне.

Женщина должна красиво себя преподносить, говорит она, а затем заводит свою обычную шарманку о том, как она всегда делает полный макияж по утрам, даже если собирается просто сидеть дома и ничего не делать, чего мне никогда не понять.

Мама, говорю я. Ты должна уйти от него.

От твоего отца? спрашивает она со смехом. Она смотрит прямо перед собой на воду, бьющую в лобовое стекло с таким звуком, с каким мама печатает на машинке своими длинными, идеально округлыми ногтями.

Ты хоть понимаешь, что он теперь даже не встает с постели? говорит она. Хоть представляешь, как он болен? Теперь это я имею над ним власть. Сиденья в ее машине с подогревом, что кажется пустой тратой денег в Майами, однако устроившись в объятиях теплой кожи, как в гнездышке, мне становится спокойнее. Я хочу стать еще меньше, вжаться еще глубже.

Но вы все время ссоритесь, говорю я и опускаю голову на окно пассажирской дверцы. Я смотрю, как еще одна сотрудница торгового центра, держа над головой пластиковый пакет, бежит к двери универмага. Я рада, что приехала пораньше. Рада, что не придется бежать под дождем.

Мама щиплет себя за переносицу, как будто у нее разболелась голова. Она всегда так делает, когда драматизирует. Я люблю ее, правда люблю, я просто хочу, чтобы она принимала правильные решения.