О женщинах и соли - [25]

Джонсон потел. В подмышках у него расползались мокрые круги. В его машине пахло сигаретами и потом, а теперь он сам пах, как его машина. Он совсем не походил на ее отца. Отец Джанетт был пьяницей, но опрятным пьяницей. Вращая бедрами, она протанцевала вокруг Джонсона. Ее отец ходил на работу в костюме и в больнице переодевался в хирургическую форму. От него всегда пахло «Листерином» и медицинским спиртом. Она положила руки на колени и чертила задницей круги в воздухе. Он лишь однажды прикоснулся к ней, когда был пьян.

Джонсон смачно прихватил ее за задницу и провел пальцем по шву ее шорт. Это заставило ее выпрямиться. Она не могла объяснить, почему вдруг почувствовала себя по-другому. Ничего не изменилось. Она не могла объяснить, почему Джонсон вдруг начал вызывать у нее нешуточное отвращение. Она хотела домой. У нее кружилась голова. Джанетт опустилась на мокрый от пены пластиковый стул и почувствовала, как ее шорты пропитываются влагой.

Она попыталась представить, как бы выглядело это место с выключенным звуком — все эти нелепые движения тел, все мужчины, которые разглядывают эти содрогающиеся тела, потеют, тяжело дышат. Единственная женщина за баром, одетая в черное бюстье, смотрела на все так, словно сама наблюдала за происходящим с выключенным звуком. Только она видела, до чего забавно все это было. Джанетт хотелось расцеловать ее, единственного живого человека здесь.

Джонсон дернул подбородком и схватил ее за руку. Он потащил ее в угол за туалетами. Каждая стена здесь была зеркальной. Тесное пространство напоминало калейдоскоп, и Джанетт улыбнулась, представив себя осколком цветного стекла, которое видоизменялось, складывалось в разные узоры. Я звезда. Я «Волшебный глаз»[34]. Я абсолютно ничто.

Джонсон достал из заднего кармана маленький пакетик белого порошка и брелок с тремя ключами. Он запустил ключ в пакетик, как будто зачерпывал сахар чайной ложечкой. Потом одним ловким движением поднес ключ к своему носу, глубоко нюхнул и запрокинул голову. Он помотал головой, как собака после дождя.

— Вот это да!

Джанетт никогда не видела, как употребляют кокаин. В школе она даже не знала никого, кто хотя бы мельком упоминал о кокаине. Она всегда считала, что кокаин — это наркотик для наркоманов, вроде шприца с героином, наркотик, который в ее кругу никто и никогда не стал бы употреблять. Наркотик, который существовал для того, чтобы ее наркотики — трава, редкая таблетка экстази или рецептурного лекарства чьей-нибудь мамы — не считались настоящими наркотиками.

— Вмажься, — сказал ей Джонсон, снова окуная ключ в порошок и поднося его к лицу Джанетт.

Она боялась, и он все еще вызывал у нее отвращение. Но еще больше она боялась того, что может произойти, если Джонсон поймет, что она совсем не та девчонка, за которую он ее принимает. Какое унижение обрушится на нее, особенно если он бросит ее на пороге, как маленького ребенка, и ничего в ее жизни не изменится за эту ночь. Единственным способом стать круче самых крутых девчонок было сделать то, чего даже они не стали бы делать. Голова кружилась все больше и больше. Ее уже тошнило.

— Ты никогда не пробовала, что ли? — спросил Джонсон, его глаза внезапно превратились в сплошные зрачки, в яичницу с черными желтками.

Джанетт ничего не ответила.

— Просто вдыхай как можно глубже, так глубоко, как будто пытаешься вдохнуть его прямо в череп.

Джанетт взяла ключ и снюхала, как Джонсон. Она запрокинула голову назад, как он, словно повторяла это действие так много раз, что довела его до автоматизма.

Она почувствовала, что тонет. Она почувствовала, что случайно вдохнула воды во время шуточной потасовки с друзьями в бассейне. Ее лицо горело огнем, что-то металлическое покатилось по задней стенке горла. Во рту стоял такой вкус, как будто она наглоталась крови.

— Хорошая девочка, — сказал Джонсон и стиснул ее ягодицу. Он сунул кончик ключа в рот Джанетт. — А теперь будь хорошей девочкой, поводи этим по деснам. Вылижи этот ключ дочиста.

Джанетт сделала, как ей было велено, ощутив во рту еще больше металла. Еще больше крови. Она почувствовала, как часть ее рта изнутри онемела.

Кайф пришел так быстро, что Джанетт даже усомнилась, что это действительно он, а не какие-то выкрутасы воображения. По телу растеклось электричество, и головокружение исчезло. Ее охватили восторг и острое ощущение того, что вот-вот произойдет что-то фантастическое. Она словно очутилась на рубеже совершенно новой жизни и не верила, что когда-то могла сомневаться в себе. Она была потрясающей! Королева Каро, помноженная на бесконечность в квадрате, повелительница всея танцпола, убийца всех мужчин. Что бы она почувствовала, если бы сейчас взяла реванш над Джонсоном? Если бы на исходе ночи разрубила тело Джонсона на куски, чтобы все его знакомые недоумевали: «О чем он думал, подсаживая к себе в машину незнакомку, она ведь могла оказаться серийной убийцей!»

— Пойдем потанцуем! — выпалила она, торопясь сказать все слова как можно быстрее.

У Джонсона на губах играла гротескная улыбка, как у марионетки. Он еще сильнее вспотел. А Джанетт просто хотелось танцевать, танцевать, танцевать. Ей просто хотелось убить, убить, убить его. Вот же оно, решение! Как она сразу не догадалась? В следующий раз, когда ее отец навалится на нее спьяну, требуя слишком крепкого объятия, в следующий раз, когда у него случится вспышка ярости, она просто убьет его. Как просто. Музыка расщепилась на отдельные ноты. Это, наверное, кайф от травки просочился в кайф от кокса, подумала она. Она вдруг стала четко различать каждый музыкальный инструмент, каждую перемену в темпе, каждый бит, каждую строчку текста. Музыка стала осязаемой, как газ в воде; если бы кто-то спросил ее в тот момент, какова на вкус каждая нота, она бы знала ответ.