О распознавании и собирании гравюр. Пособие для любителей - [69]

К числу недостатков сохранности несправедливо относят слабость оттиска. Но это не болезнь, требующая помощи, а старческий недуг, сухотка, которую следует предоставить ее естественному течению. Где-то, вне пределов Германии, имеется реставратор, поставивший себе целью подмолодить такие старческие листы, покрывая теневые места гравюры тушью или типографской краской (преимущественно на листах Рембрандта). Знатоки не поддаются этому обману. Ввиду того что такие нарумяненные листы ввозятся главным образом в Германию, мы сочли нужным упомянуть здесь об этом.

2. О прикреплении гравюр на картонах

Даже самое небольшое собрание требует уже известного порядка, дабы отыскание листов и рассмотрение их было легко и удобно. Ничто не способствует так сокрытию красоты и превосходства листов, как беспорядочное смешение их. Если, для избежания такого хаоса, и соединяют вместе листы одного и того же мастера, то вскоре обнаруживается неодинаковый формат их: одна гравюра представляет собой размер целого листа, а другая только в 16-ю долю его. Когда листы одного мастера лежат вместе, то от такого разнообразия форматов происходит известный беспорядок, вредный для глаза и неудобный при просмотре или сложении листов. Для известного однообразия в величине листов употребляются картоны (конечно, одинакового размера), на которые листы наклеиваются в известном порядке: большие по одному, а малые по два и более на каждый картон.

В больших собраниях и в публичных кабинетах, в которых число мастеров и их листов очень велико, а формат последних изменяется от самого большого листа (Imperialfolio) до формата ниелли, – справедливо установлены троякого рода картоны: малый, большой и очень большой (klein Folio, gross Folio, und sehr gross Folio). Малые листы известного художника прикрепляются на малых картонах. Если в собрании имеются листы того же художника форматом в малый картон или превосходящие этот формат, то они прикрепляются на больших или очень больших картонах. Таким образом, может случиться, что сочинения одного и того же автора встретятся в трех различных отделах, например Гольциуса, Массона, Р. Моргена. Конечно, нельзя считать удобным такое дробление собрания, по величине листов, на три отдельные части; но из двух зол в этом случае выбирают меньшее. Если б во что бы то ни стало желали ввести однообразие в очень богатой коллекции, то ничего более не оставалось, как установить один формат картонов – большой Folio. Но при таком выборе, ввиду более ограниченного числа листов наибольшего формата, пользование и наслаждение собраниями стали бы если и не совершенно невозможными, то в значительной степени затрудненными. Вспомним только, для примера, о Пенце (G. Pencz), все сочинения которого, за исключением одного листа большого формата («Покорение Карфагена», В. 86), состоят из небольших листиков. Ради одного большого листа все остальные должны были бы быть прикреплены на картонах большого Folio, вследствие чего утратился бы весь их характер, как сочинений автора малого формата. Неужели же нужно снова прибегать к старому средству – приспособлению листов к формату картона? В Копенгагенском собрании какая-то несведущая рука просто обрезала гравюры, не подходившие к формату альбома (Klebeband), нисколько не заботясь о том, что при такой манипуляции прокрустовых ножниц приносилась в жертву и часть самого изображения. Конечно, это случилось много лет тому назад, ибо в нашем столетии такое варварство заслужило бы публичное порицание.

Впрочем, картоны, как подкладка под гравюры, употребляются не только с целью установить однообразие при неровности листов; напротив, прежде всего имеется в виду сберечь ими листы и охранять их от порчи. Когда листы лежат вместе без картонов, то при просмотре гравюр приходится каждую из них брать в руки; при частом повторении такого просмотра, как, например, в публичных кабинетах, даже при наибольшей осторожности постепенно накопляется грязь на тех местах листа, которые обыкновенно берутся руками, и эту грязь нелегко устранить. Этого никак нельзя предупредить, даже ограничив предъявление коллекции лицам лучших и образованных сословий. Как много пришлось бы терять во внешней красоте драгоценным резцовым листам с широкими полями при захватывании и запачкании последних. Если, кроме того, вспомнить, что старинные, очень драгоценные листы обыкновенно обрезаны до крайних линий доски и гравюры, то нельзя не согласиться, что при просмотре этих гравюр приходилось бы, взяв лист в руки, прикасаться к самому изображению эстампа. Понятно, что грязь, о которой упомянуто выше, неизбежно приставала бы к самому изображению, отчего, естественно, пострадали бы красота и блеск оттиска и уменьшилась бы цена самого листа. Предупредить прикосновение к самой гравюре, не затруднив рассмотрения ее, можно только одним способом – введением подкладки или картона. И без того бывает, к сожалению, много безмозглых посетителей публичных кабинетов, никогда не довольствующихся рассмотрением произведения искусства (будь то картина, статуя или гравюра); им нужно еще ко всему дотронуться руками, все обнюхать и, если б возможно было, то они не прочь были бы еще удовлетворить вкус языком, ибо духовного вкуса у них-то и нет.