О пьянстве - [5]

; вонь всего, сам я старею; люди обращаются в бородавки; все уходит, тонет, не хватает 2 пуговиц на рубашке, пузо раздается; впереди дни тупой колотьбы – часы бегают кругами с отрубленными бошками, и я подымаю выпивку я вливаю выпивку, больше ничего не остается, а Миллер просит меня тревожиться об источнике ВДОХНОВЕНИЯ? Я не могу глядеть ни на что, вправду не могу ни на что смотреть так, чтоб не захотеть разодрать себя на куски. пьянство – временный вид самоубийства, в котором мне позволено убить себя, а затем вновь вернуться к жизни. пить – это просто немного клея, чтоб руки и ноги у меня держались, и крантик мой, и голова, и все остальное. писать – это всего лишь лист бумаги; я нечто такое, что слоняется и выглядывает в окно. аминь.

[Уильяму Уонтлингу] [19] 1965

[…] я все пью пиво и скотч, вливаю их, как в громадную пустоту… Признаю́, есть во мне какая-то скальная глупость, какой не достигнуть. Продолжаю пить, пью, угрюм, как старый бульдог. я всегда такой; люди валятся, со своих табуретов, испытывая меня, а я их перепиваю, больше, больше, но вообще-то без голоса, ничего, я сижу, сижу, словно какой-то глупый эльф на сосне, жду молнии. когда мне было 18, я, бывало, выигрывал $15 или $20 в неделю на состязаниях по питью, и это поддерживало во мне жизнь. пока про меня не узнали. но был там один говнюк, Вонючкой звали, от него мне всегда приходилось тяжко. иногда я его психически давил тем, что выпивал лишнюю между. я с таким ворьем раньше водился, и мы вечно пили в свободной комнате, в комнате на сдачу, с пригашенным светом… у нас никогда не бывало места, где пожить, но большинство таких мальчишек были круты, носили пушки, а я нет, по-прежнему квадратным был, все еще такой. думал, Вонючка однажды вечером меня отымел, взгляд подымаю, а его там нет, и я пошел сблевнуть, а даже не сблевнул, он там в ванне, наглухо в отключке, и я вышел и забрал деньги.

Бизоний Билл [20]

когда б хозяин с хозяйкой ни

напивались пива

она спускается сюда и стучит ко мне в дверь

и я спускаюсь и пью с ними пиво.

они поют былые песни и

он всё пьет, пока

не опрокинется спиной на стуле.

тогда я встаю

подымаю стул

и вот он опять у стола

цапает

пивную банку.

беседа вечно сворачивает на

Бизоньего Билла. они считают Бизоньего Билла

очень потешным. и я всегда спрашиваю:

что новенького у Бизоньего Билла?

ой, он снова сел. его

заперли. пришли и забрали.

за что?

то же самое. только теперь это

женщина из Свидетелей Иеговы. она

позвонила ему в дверь и стояла себе

разговаривала с ним, а он возьми да покажи

ей свою штуку, ну ты понимаешь.

пришла ко мне и рассказала об этом

а я ей говорю: «ты зачем тревожила этого

человека? зачем ты ему в дверь звонила? он

же тебе ничего не сделал!» но нет, вот надо ей

было пойти и рассказать властям.

он звонит мне из тюрьмы: «ну, я опять

за свое!» «так чего ж ты опять?» – спрашиваю

его. «Не знаю, – говорит, – сам не знаю,

что меня подмывает!» «не надо больше

так», – говорю ему. «сам знаю, что не

надо», – отвечает он.

он уже сколько раз

так?

ох господи, не знаю, 8 или 10. он

вечно вот так. но у него хороший адвокат,

у него чертовски неплохой

адвокат.

а его квартиру вы кому сдаете?

ой, а мы ее не сдаем, мы всегда ему его

квартиру придерживаем. нам он нравится. я рассказывала

тебе про тот вечер, когда он напился и вывалился на газон

голый, а сверху пролетел самолет, и он

показал на огоньки, а видно там было

только хвостовые и всякое, и он на огоньки

показал и орет: «Я БОГ,

Я ЭТИ ОГНИ В НЕБЕ ЗАЖЕГ!»

нет, об этом мне ты не

рассказывала.

хлебни пивка сперва, и

расскажу.

я хлебнул пивка

сперва.

Заметки старого козла [21]

В Филли мне держали место с краю, и я бегал за сэндвичами, прочее. Джим, ранний бармен, впускал меня в 5:30 утра, пока полы мыл, и я пил бесплатно, пока в 7:00 утра не вваливалась толпа. бар я закрывал в 2:00 ночи, а оттого времени поспать мне оставалось не много. но я в то время не очень-то занят был – спал, ел или всяко еще. бар был такой затрапезный, старый, вонял мочой и смертью, что войди шлюха подцепить себе кого-нибудь, для нас – особая честь. как я платил за свою комнату или о чем думал, даже не знаю. где-то в это время мой рассказ напечатали в «Портфеле III»[22] вместе c Генри Миллером, Лоркой, Сартром, многими другими. «Портфель» продавался по $10. громадная штука из отдельных страниц, каждая напечатана разным шрифтом на цветной дорогой бумаге, а рисунки чокнутые от всяких изысканий. редакторесса Каресс Крозби написала мне: «необычнейший и чудесный рассказ. КТО же вы?», – и я написал в ответ: «Уважаемая миссис Крозби, – я не знаю, кто я. искренне ваш, Чарльз Буковски». сразу после того я бросил писать на десять лет. но сперва ночь под дождем с «Портфелем», очень сильный ветер, страницы разлетаются по улице люди бегают за ними, сам я стою пьяный наблюдаю; здоровенный мойщик окон, который всегда съедал на завтрак шесть яиц, поставил здоровенную ногу на середину одной страницы: «вот! эй, я поймал одну!» – «нахуй, отпусти, пусть все улетают!» – сказал им я, и мы вернулись внутрь. я выиграл какое-то пари. этого было достаточно.

около 11 часов каждое утро Джим говорил, что мне хватит, меня вышвыривали, чтоб сходил прогулялся. я заходил в тыл бару и ложился там в переулке. мне это нравилось, потому что по переулку туда-сюда ездили грузовики, и я чувствовал, что моим один может стать в любой миг. но не везло мне. и что ни день, мне в спину тыкала палками негритянская детвора, а потом я слышал материн голос: «ладно уже, ладно, оставьте этого человека в покое!» немного погодя я подымался, снова заходил внутрь и пил дальше. закавыкой в переулке был помет. с меня всегда кто-нибудь счищал помет и слишком хлопотал при этом.