О пьянстве - [3]

[Джону и Луиз Уэббам] [12] 1 марта 1964 г

[…] Я немного напиваюсь, хорошая стена, за которой можно спрятаться, флаг труса. Помню, однажды в каком-то городе, в какой-то дешевой комнатке, наверное, в Сент-Луисе, да, в гостинице на углу, и бензиновые выхлопы уличного движения, едущего на работу, бывало, подымались и душили мои больные ленивые легкие, и я отправлял ее за пивом или вином, а она пыталась призвать меня к порядку, старалась опекать меня по-матерински, или вешать меня, или расчислять, как все женщины попробуют делать, и поделилась со мной этим устаревшим: «Пить – всего-навсего эскапизм». Еще б, сказал ей я, и хвала старому Богу с красными яйцами, что он так, и когда я тебя ебу, это тоже эскапизм, можешь считать, что это не так, для тебя, возможно, это жизнь, так, а теперь давай выпьем.

Интересно, где она сейчас? Большая толстая черная горничная с жирнейшими величайшими прелестнейшими ногами во вселенной и соображениями про «эскапизм».

пивная бутылка [13]

очень чудесное только что случилось:

моя пивная бутылка сделала обратное сальто

и приземлилась донышком на пол,

и я поставил ее на стол чтоб пена села,

а вот снимкам сегодня не так повезло

и на коже моего левого ботинка есть

маленький разрез но все это очень просто:

нам не обрести слишком много: есть законы

о каких мы ничего не знаем, всякие подначки

толкают нас гореть или замерзать; что

сует дрозда в пасть кошке

не нам судить, или почему некоторых

сажают в тюрьмы как ручных белочек

а другие меж тем утыкаются в громадные груди

нескончаемыми ночами – таковы

урок и ужас, и нас не учат

почему. все-таки повезло что бутылка

приземлилась правильным концом и хотя

у меня есть одна с вином и одна с виски,

это ей-же-ей, отчего-то, добрая ночь,

и быть может завтра нос мой станет длинней:

новые ботинки, меньше дождя, больше стихов.

сварено и разлито в… [14]

всё

у меня в руке с пивной банкой

печально,

грязь даже

печальна

у меня под ногтями,

и эта рука

как рука

машины

и все ж

не она —

она изгибается полностью

(усилие, в котором волшебство)

вокруг

пивной банки

движеньем таким же как

корни

вышибающие гладиолус

наверх в солнце воздуха,

а пиво

течет в меня.

Из «Признаний человека, безумного настолько, чтобы жить со зверьем» [15]

4

Я сошелся еще с одной. Мы жили на 2-м этаже во дворе, и я ходил на работу. Это-то меня чуть не прикончило – пить всю ночь и пахать весь день. Я вышвыривал бутылку в одно и то же окно. Потом, бывало, носил это окно к стекольщику на углу, и там его ремонтировали, вставляли новое стекло. Я проделывал такое раз в неделю. Человек посматривал на меня очень странно, но деньги мои всегда брал – они ему странными не казались. Я пил очень крепко и постоянно 15 лет подряд, а однажды утром проснулся и нате: изо рта и задницы у меня хлестала кровь. Черные какашки. Кровь, кровь, водопады крови. Кровь воняет хуже говна. Моя баба вызвала врача, и за мной приехала неотложка. Санитары сказали, что я слишком большой, и вниз по лестнице они меня не понесут, попросили спуститься самому.

– Ладно, чуваки, – ответил я. – Рад вам удружить: не хочу, чтобы вы перетруждались. – Снаружи я влез на каталку; передо мной распахнули бортик, и я вскарабкался на нее, как поникший цветочек. Тот еще цветочек. Соседи повысовывали из окон головы, повылазили на ступеньки, когда я проезжал мимо. Почти всегда они наблюдали меня под мухой.

– Смотри, Мэйбл, – сказал один, – вот этот ужасный человек!

– Господи спаси и помилуй его душу! – был ответ. Старая добрая Мэйбл. Я выпустил полный рот краснотищи через бортик каталки, и кто-то охнул: ОООООххххххоооох.

Несмотря даже на то, что я работал, ни гроша за душой у меня не было, поэтому – назад в благотворительную палату. Неотложка набилась под завязку. Внутри у них стояли какие-то полки, и повсюду все лежали.

– Полный сбор, – сказал водитель, – поехали. – Скверная поездка вышла. Нас раскачивало и кренило. Я из последних сил удерживал в себе кровь, поскольку не хотел никого завонять и испачкать.

– Ох, – слышал я голос какой-то негритянки, – не верится, что со мной такое случилось, просто не верится, ох господи помоги!

Господь в таких местах становится довольно популярен.

Меня определили в темный подвал, кто-то дал мне что-то в стакане – и все дела. Время от времени я блевал кровью в подкладное судно. Нас внизу было четверо или пятеро. Один мужик был пьян – и безумен, – но казался посильне́е прочих. Он слез с койки и стал бродить, спотыкаясь о других, переворачивая мебель:

– Че че такое, я ваву на ваботу, я ваботаю, я на ваботу ваву, я ваботаю. – Я схватил кувшин для воды, чтоб заехать ему промеж рогов. Но ко мне он так и не подошел. Наконец свалился в угол и отъехал. Я провел в подвале всю ночь до середины следующего дня. Потом меня перевели наверх. Палата была переполнена. Меня поместили в самый темный угол.

– У-у, он в этом темном углу помрет, – сказала одна медсестра.

– Ага, – кивнула другая.

Однажды ночью я поднялся, а до сортира дойти не смог. Заблевал кровью весь пол. Упал и не смог встать – слишком ослаб. Стал звать сестру, но двери палаты были обиты жестью, к тому же – от трех до шести дюймов толщиной, и меня не услышали. Сестра заходила примерно каждые два часа проверить покойников. По ночам вывозили много жмуриков. Спать я не мог и, бывало, наблюдал за ними. Стянут парня с кровати, заволокут на каталку и простыню на голову. Каталки эти хорошо смазывали. Я снова заверещал: