О природе - [27]
59
Здесь мы следуем Лебедеву, который устанавливает, как и Дильс и Маковельский (Д 298), что это винт орудия сукновалов, и приводит параллель из Псевдо-Гиппократа, где сближается работа суконщиков, врачей и природы – мучая материю, они делают ее прочнее, а подрезая – изящнее (Л 199). «Тяжкий млат, дробя стекло, кует булат» (Пушкин). Иначе говоря, нужно не бояться мучений, пыток, выкручивания жил, потому что пытки никогда не победят прямоту героизма. Исправление некоторых исследователей, к которому присоединяется и Муравьев (М 167), «путь пера» (в значении писать по линейкам и по строчкам одновременно), неубедительно: вряд ли для Гераклита инструментальная писательская метафора могла стать базовой космологической.
60
Это высказывание – одно из наиболее формульных у Гераклита, слова «вверх» и «вниз» отождествлены уже синтаксически при бессоюзном употреблении, а «один и тот же» может превратиться из типичного фольклорного и устного гендиадиса, выражения одного понятия двумя словами в допонятийной речи («жили-были», «в общем и целом», «царь-государь», «море-океан»), в полноценное понятие тождества. Гераклит здесь оказывается мастером преобразования описательной речи в полноценное философское высказывание, и это важнее, чем реконструкция мыслей о том, что он думал о тождестве и как он понимал верх и низ. Мы можем довольно уверенно сказать, что речь не о мифологическом верхнем и нижнем мире (поэтов с подобной мифологией он презирал), не ценностное различие, но общее представление о процессуальности – как мы говорим «выше и ниже по течению / по тексту / по ходу событий/».
При этом если понять выражение процессуально, то можно сказать, что Гераклит признает верхний и нижний мир шаманов (Т 2040), считая самого себя верховным жрецом, шаманом и пророком будущей религии. Как отмечает Топоров, «антитетичность гераклитовского мышления коренится в схемах описания мира, являющихся наследием старой мифопоэтической традиции. Тем не менее не может быть сомнения в том, что Гераклит радикальным образом трансформировал старую систему, придав ей во многих отношениях совершенно новый вид. Прежде всего он усилил антитетический характер этой системы, вводя при случае все новые и новые примеры противопоставлений, список которых у него (в отличие от пифагорейской традиции, где общее количество противопоставлений было равно десяти) оставался открытым (Т 2043)».
61
Насыщенность созвучиями толкает переводчиков на соблюдение внутренних рифм, например, в версии Муравьева:
Хотя это высказывание не отличается от других изречений Гераклита вроде 13 и 37, в которых указывается на нечистоту тех религиозных обрядов, которые толпа считает очистительными, здесь интереснее всего употребление превосходной степени – где дело о спасении и гибели, там речь может идти только о предельном состоянии вещества, которое не может быть измерено нашей мерой, а только мерой Логоса, или мерой, воспитанной мерой Логоса.
62
Бибихин поясняет: «Человек таким образом бог, у которого есть смертное тело, а бог – человек, не связанный телом и потому бессмертный. Но бессмертия не обязательно дожидаться, когда отомрет тело. Мудрый умеет проснуться от сна сразу сейчас. Христианское учение о воплощении Бога в человеке и духовном обожении каждого человека заложено в мысли Гераклита» (Б). В этих словах, конечно, также звучит прославление героев: они погибли, чтобы мы были живы. «…Ради жизни на земле» (А. Твардовский).
Но особенность Гераклита в том, что он отождествляет жизнь и бессмертие исходя из того, что измерение всего мерой Логоса делит всех в героической ситуации на людей и богов, смертных и бессмертных. В этом смысле высказывание полностью продолжает фрагмент 53. Более того, бессмертие и смертность для него – реальность, тогда как жить и умирать – состояния мира явлений. Совершенно по-гераклитовски звучит четверостишие Цветаевой (дружившей с Нилендером, любимым учеником ее отца, и испещрившей пометами его перевод – См.: Войтехович Р. К постановке проблемы «Цветаева и Гераклит» // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. IV (Новая серия) / Ред. Л. Киселева. Тарту, 2001. С. 236–246):
63
Эти слова цитирует христианский апологет Ипполит Римский как предвестие христианского учения о всеобщем воскресении. Нилендер (Н 58) видел здесь изложение сценария мистерии, где профаны обязаны лежать на земле лицом в грязь, а жрец-очиститель поднимает их и вводит в круг спасаемых. Тогда спасаемые, так как они не сами обоживаются, а внутри мистериального сценария, становятся не богами, а духами (демонами), которые вечно бодрствуют. Лебедев (Л 454) упрекает Ипполита в христианизации слов Гераклита, а именно в введении христианской догматической формулы «живые и мертвые», и отождествляет этих бодрых стражей, восставших перед другими сущими людьми с чистыми душами, способными и быть надсмотрщиками за земными людьми из-за своей особой бдительности. Это «сухие души», не смыкающие глаз, как смертные, засыпающие от влажных испарений собственной души.
