О природе - [20]
Этический смысл этого рассуждения лучше всего выразил Одиссеас Элитис в поэме «Достойно есть» (1959):
Если путь вверх и вниз во времени один и тот же, то убийство требует не столько возмездия, сколько понимания, с чего оно началось, где начинается это единство противоположностей. Только тогда мы сможем дать на трагический вопрос правильный ответ.
32
В толкующем переводе Хайдеггера (Х 455):
Единственное-единое-единящее, только в настоящем знании присутствующее, противится средоточению и совершает его именем Зевса.
В этом отрывке ясно читается обоснование монархии, должен быть личный монарх, как трагический «бог из машины». Недостаточно просто мудрого объяснения единства мира, которое давали прежние натурфилософы, требуется личное вмешательство следующего Логосу божества, которое придет на смену народной религии. Синтаксис фразы позволяет ее понять и как «Единая во всем мудрость не желает и желает зваться именем Зевса», и если Нилендер (Н 17) понимает как мы, то Маковельский, вслед за Г. Дильсом и Т. Гомперцем, поддерживает второе понимание, толкуя его религиозно-гносеологически как нежелание чтить Зевса в рамках народной религии, а только в понимании философии (Д 290). Маковельский там же приводит толкование Фр. Шлейермахера, что мудрость одновременно именуема и неименуема – толкование, полностью отвечающее духу герменевтики самого Шлейермахера. В любом случае речь идет о том, что отвлеченная мудрость имеет политическое измерение, а именно перспективу учреждения монархического государства нового типа во имя Зевса, подчиняющего отдельные полисы так же, как Зевс подчиняет всех богов.
Лебедев указал на созвучие имен Зевс и зоэ (жизнь), дававшее повод к народной этимологии, и толкует это в том смысле, что Гераклит недоволен Зевсом народной религии как богом только жизни и требует, чтобы в соответствии с характером мудрости, познающей противоположности, он был также богом смерти и тем самым владел космическими превращениями и всеми процессами, объединяющими сущее и должное: «Верховный бог должен обнимать обе противоположности, а не одну, он неполно соответствует мифологическому имени» (Л 445).
33
Лебедев (Л 438), поправляя Дильса, считает, что слово «воля» было в оригинале не в дательном, а в именительном падеже, и поэтому переводит: «Закон и совет: повиноваться одному». При этом остается грамматическая двусмысленность: одного – это одушевленное лицо, например монарх, или предмет, например единый закон для многих полисов. В любом случае закон здесь понимается не как закон отдельного полиса, введенный даже самым мудрым законодателем, а как то, что еще должно быть измерено мерой Логоса и стать потому всеобщим законом.
34
При всей прозрачности этого морального утверждения некоторая неясность остается: говорится ли о неразумных в смысле, что они не понимают услышанного, или же они неразумны настолько, что им даже бесполезно что-либо слушать. Вероятнее всего, имеется в виду второе – слух здесь выступает как метафора чувственного восприятия, и неразумного человека невозможно пронять даже чувствами, даже накричав на него или восхвалив. Неразумный – это прежде всего не умеющий оценивать прямо обращенное к нему чувство, и выражение понимается не в смысле рассеянности и невосприимчивости глупых людей, а в смысле того, что неразумные заняли место в мире, но ничего в мире им не нужно, ничего их не удивит.
35
Экспрессивность первой части выражения и появление слова «философ» во второй, которое, по мнению Г. Дильса, Гераклит здесь впервые и ввел в греческий литературный язык (Д 291), не может не привлекать внимания и не вызывать дискуссию, одобряет ли Гераклит такого философа или осуждает. И если можно еще согласиться с тем, что «во многом» означает и набор (диапазон) знаний, и качество, свидетельствующее, что во многих отношениях это знание должно быть хорошим, то употребляется ли слово «философ» атрибутивно, почти как прилагательное – «полюбивший мудрость муж», или предикативно, как то, что эрудит должен полюбить философию, стать философом, сказать почти невозможно, если руководствоваться только грамматикой. Муравьев предложил два варианта перевода в соответствии с этими двумя пониманиями, и второй звучит так: «Ибо должен весьма любомудрым быть о (весьма) многом сведущий муж» (М 163), хотя в таком переводе неясно, является ли «должен» указанием на изначальные профессиональные требования к философу (кто весьма любомудр, тот может узнать многое) или, что проще, на требования к эрудиту (кто знает многое, тот должен стремиться стать философом) – здесь расхождение и в понимании модальности долженствования, нормативной или моральной, и в логическом синтаксисе, который может быть выражен кванторами.
