О природе - [19]

«порядок и красота», сравнив его с современным термином «структура». <…> У Гераклита космология уже обходится без косметики: во фрагменте В 30 DK «космос» выступает как огонь, но более точно он является мерой: κόσμον τόνδε, τὸν αὐτὸν ἁπάντων, οὔτε τις θεῶν οὔτε ἀνθρώπων ἐποίησεν, ἀλλ ἦν ἀεὶ καὶ ἔστιν καὶ ἔσται πῦρ ἀείζωον, ἁπτόμενον μέτρα καὶ ἀποσβεννύμενον μέτρα «это устройство, единое для всех, не создал ни бог, ни человек, но он всегда был, и есть, и будет вечно живым огнем, мерой воспламеняющийся и мерой угасающий». В то же время «космологический» мир, состоящий из элементов и мер, оказывается «прекрасным» (B 124 DK: ὥσπερ σάρμα εἰκῆ κεχυμένων ὁ κάλλιστος͵ φησὶν Ἡράκλειτος͵ [ὁ] κόσμος «Как мусор, правильно разбросанный, прекраснее всего, сказал Гераклит, таково и устроение»). (V, s. v. Welt, Encadre 1)[15].

Истолковать этот отрывок можно так: мир общий, но мы часто этого не замечаем. Мы пытаемся растащить его на части, приписывая его сотворение и текущее устройство то богам, то себе. Но мир существует прежде, чем мы подумали о нем, и даже прежде, чем о нем подумали боги, о которых мы мыслим и которых мы можем представить только именно так, а не иначе. Этот мир самодостаточен, он сам себе огонь и сам решает, как ему разгораться и гаснуть.

Франсуа Федье комментирует отрывок так:

Итак, космос был, есть и будет. Три грамматических времени означают не «всегда» в смысле вечности. Мы привыкли на Западе видеть вечность вознесенной над временем, но космос не надвременный, но сверхвременный, потому что нет ничего более во времени, чем космос. Три времени значат: всякий раз, неважно, что именно заявлено, космос всегда уже здесь. Космос, мир – это образ или образное выражение, неважно, как именно заявленное. Поэтому совершенно справедливо Кант говорил об априорном понимании мира. Чтобы заявилась какая-то вещь, по Канту, нужны априорные формы интуиции, пространство и время, и априорные формы понимания, категории (F 65).

Далее Федье указывает на глагол «сотворил», предвосхищающий христианское учение о сотворении, причем в изводе «францисканцев и руссоистов», которые вывели из того, что мир – любимое творение Бога, идею детства как умения быть любимыми. Но на детство, замечает Федье, Гераклит не стал бы смотреть изнутри него.

31

Повороты огня

сперва – это море;

моря половина – земля,

половина – буря.

Море разливается,

но свою измеренность узнает

по тому же логосу,

по которому оно было

          прежде, чем стать землей.

* * *

Это явно сокращенная цитата, получившая много истолкований, но в ней ясно одно: Логос и мера связаны некоторым отношением подчинения второго первому, так же как при метаморфозе веществ, и порождающей многообразие мира, например, различие воды от земли, формы зависимы от поворотов, от начальных состояний вещества. Как Логос высится над всем как мера мер, так что любая мера только подражает им, так и метаморфозы вещества, которые прежние натурфилософы считали последней и окончательной истиной, на самом деле подражают поворотам как метаморфозе метаморфоз. Поэтому, например, приливы и отливы, образование суши есть только один из способов измерения того поворота, который только и сделал возможной ситуацию материального мира как такового.

Греческое «престер» мы условно перевели как «буря», смерч с грозой, столкновение горячих и холодных фронтов. Совсем условно это можно понять, чтобы не переводить как «торнадо» или «мистраль», как пламенник, жаровню (русское «жар» – «жаровня»), но одновременно и систему охлаждения, с которой, по Лебедеву, и начинается осень Великого года, иначе говоря, раздутый в кузнице огонь и при этом остывающая печь, а по модернизирующему толкованию Нилендера, «воздушный смерч с электрическим разрядом» (Н 53). Что такое престер хорошо понимают жители Средиземноморья, знающие, сколь тяжелы хамсин, мистраль или трамонтана – не менее тяжелы, чем для нас крепкие морозы. По мнению Нилендера, Гераклит здесь излагал краткую историю мироздания между двумя мировыми пожарами: огонь выделяет из себя воду, потом ее же высушивает, так что открывается земля, а гибель мира идет в обратном порядке – сначала всемирный потоп, а после – всеобщее воспламенение. Лебедев усматривает здесь, давая подробнейший в мировой науке комментарий, предвестие стоической физики, различавшей и противопоставлявшей «два активных элемента (воздух и огонь) двум пассивным (вода и земля)» (Л 347).

Напомним, что стоики в целом разделяли идею мирового пожара и говорили о Великом годе как промежутке между двумя мировыми пожарами. При этом Лебедев дополняет эту реконструируемую картину истории мироздания социальным моментом: есть господствующие (подобные душе) и подчиненные (подобные телу) стихии, и нарушения этого подчинения определяют метеорологические явления: так, похолодание объясняется тем, что огонь оказывается в рабстве у престера. Лебедев указывает на фольклорные истоки такого представления: действительно, мы можем вспомнить мифологические сказания о похищении солнца змеем и о змееборце, возвращающем солнце мирозданию, которые Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров считали «основным мифом» (См.: Исследования в области славянских древностей: лексические и фразеологические вопросы реконструкции текстов / В. В. Иванов, В. Н. Топоров. М., 1974.).