О политической науке. Избранные произведения - [112]

Я не считаю, что это было ошибкой. Ошибкой было то, что демонстративным актом о суверенитете России ее Верховный Совет сразу противопоставил себя союзному парламенту и союзной власти в целом. Затем последовала целая серия законов, принимавшихся без оглядки на исторически сложившееся и все еще живое государство. Но особенно возросло противостояние после того, как президентом России стал Ельцин. Понимаете, что я хочу сказать? Беловежская Пуща началась задолго до того, как произошла в действительности. Это одно из самых драматических событий во всей русской истории, не только в истории Советского Союза.

РГ. Вы хотите сказать, что в развале Советского Союза больше всех виновата российская власть?

Бурлацкий. Абсолютно правильный вывод, только давайте разберемся, что к этому привело. Помню, на Первом съезде народных депутатов СССР выступил писатель, которого я очень люблю, Валентин Распутин, и сказал слова, глубоко меня поразившие: если республики нами недовольны, что ж, Россия готова выйти из Советского Союза. Это был первый сигнал, потом их становилось все больше, больше. «Русский национализм»? Нет, я так не думаю. Это была «русская обида», которая жила в стихийном народном сознании. Все российские области в СССР жили хуже, беднее национальных республик, тех самых «окраин», которые так любят теперь называть себя бывшими колониями империи, хотя для их развития Советский Союз сделал гораздо больше, чем для развития России. А вот то, как эту тему эксплуатировала группа руководителей первого российского парламента, иначе, как манипуляция русским национализмом, назвать не могу.

Так или иначе, события катились к созданию какой-то модели президентской республики, тем более что сам Борис Николаевич этого хотел. Какое-то время президент Ельцин не имел достаточных полномочий, чтобы руководить государством. По крайней мере, он так считал. И искал способ укрепить свою власть. После драматических событий 1993 года было создано конституционное совещание. И хотя я находился как бы в оппозиции, тем не менее решил принять участие в его работе.

РГ. Для этого достаточно было только желания?

Бурлацкий. Право на участие в совещании мне давало то, что я был руководителем общественной организации. Там столкнулись две точки зрения, сторонники французской и американской моделей президентской республики. «Французы» настаивали на ограничении полномочий президента в пользу парламента и главы правительства. «Американцы», к числу которых относился и я, стояли на том, что следует отдать президенту всю полноту исполнительной власти, зато ее действия вправе контролировать и парламент и суд.

РГ. А парламентская республика, скажем, итальянского типа нам бы не подошла?

Бурлацкий. В многонациональной стране с населением свыше 100 миллионов человек очень не просто обеспечить согласование интересов всех групп, начиная с проблемы их представительства в органах власти. Тем более в России, где сложилась своя традиция. Помните, как о русской традиции сказал Пушкин: «Душа державы». Народ больше доверяет сильной личности, чем институтам власти. Эта патриархально-авторитарная традиция складывалась веками не только в сознании, но и на генетическом уровне, поэтому и преодолевается она так медленно. И потом, характеру русского человека присуща бодливость: «я — сильнее», «я — могу». Национальная черта. Думаете, случайно в коммунистической партии при Ленине было столько внутренней борьбы, столько вождей, столько оппозиций? Пока их не перестрелял Сталин, и только оставшись один, сделался «вождем». Вот по совокупности всех этих причин нашей «бодливой» России больше подходит президентская республика с ее четким конституционным разделением и равновесием трех подконтрольных друг другу видов власти, чем парламентская, где приоритет отдается одному институту — представительному, законодательному.

РГ. По-вашему, новая российская конституция не обеспечивает такого равновесия властей?

Бурлацкий. Ну, начать с того, что конституционное совещание так и не остановилось на какой-то определенной модели. То, что у нас получилось, — это смесь двух политических систем — американской и французской. Что-то от одной, что-то от другой. Сам Борис Николаевич не был заинтересован в том, чтобы отдать парламенту всю полноту законодательной власти, да еще и право контроля над другими ветвями. Конституция явно перекосила в сторону президента за счет полномочий, которые должны принадлежать парламенту. Так что же удивляться тому, что кампанию приватизации госимущества у нас осуществлял не кто иной, как президент? Ведь больше тысячи указов о безвозмездной передаче собственности в частные руки были подписаны самим Ельциным. Вот почему я не устаю повторять: нужна еще одна конституционная реформа.

РГ. Да мы и так уже впереди планеты всей: четыре конституции за XX век!

Бурлацкий. А у французов — пять, правда, за двести лет, потому они свою республику и называют Пятой. А конституция США, хотя республиканский строй в этой стране не менялся, впитала уже 28 поправок, и там никто не призывает раз и навсегда поставить точку в конституционном процессе. Я привел примеры двух государств, где фактически одновременно были написаны первые в мире конституции. Рассуждая в тех же исторических категориях, наша страна вступила в эпоху Второй республики — была Советская, стала Российская. И что же, нам с первой попытки удалось…