О политической науке. Избранные произведения - [111]

РГ. Все ясно: идея погибла…

Бурлацкий. Пожалуй, уместнее сказать: была временно похоронена.

РГ. Но разве она не была обречена даже в условиях хрущёвской «оттепели»? Готовы ли были реформаторы 60-х отказаться не только от диктатуры пролетариата, но и от однопартийной системы?

Бурлацкий. Да, это центральный вопрос. Ни у кого из нас, и у меня в том числе, даже мысли такой не возникало. Но, конечно, противоречивость ситуации мы сознавали. Как выход их этого противоречия, зародилась мысль вернуться к ленинской идее фракций внутри партии, к положению, которое существовало до 1920 года. Публично выдвинуть ее мы не успели, еще не пришло время, но в реформаторских кругах она широко обсуждалась. Да, нам тогда представлялось, что в рамках коммунистической партии вполне могут сосуществовать две фракции — социал-демократическая и коммунистическая. Как бы более правая и более левая. И что они способны, разделяя основные цели государственного и партийного строительства, в то же время конкурировать друг с другом. Это важно, потому что без политической конкуренции невозможен полноценный парламент.

РГ. Когда же диктатура пролетариата была отменена окончательно? В брежневской конституции 1978 года о ней уже ни слова.

Бурлацкий. Но в той конституции ни слова не было сказано и об общенародном государстве. Зато появилась статья о руководящей роли партии, которая впоследствии стала предметом острой борьбы на Первом съезде народных депутатов. Даже сталинская Конституция 1936 года такого положения не содержала! Советская политическая система, таким образом, окончательно отмежевалась от парламентаризма и президентства по образцу западных обществ.

РГ. Для вас это стало новостью?

Бурлацкий. Да нет. Курс на восстановление сталинизма определился в самом начале брежневского правления. В 65-м, после свержения Хрущёва, мне поручили руководить подготовкой первого значительного доклада, с которым в честь 20-летия Победы в Великой Отечественной войне собирался выступить новый руководитель страны. Вскоре выяснилось, что еще одна группа, под руководством Шелепина — главного организатора заговора против Хрущёва, готовит для нового Генсека параллельный доклад. Я знал, что он параллельного доклада не заказывал, значит, те, кто привел Брежнева к власти, спешили подчинить его своему идеологическому влиянию. И вот оба доклада готовы. Леонид Ильич попросил меня оценить «диссертацию» Шелепина, как он выразился. Было от чего прийти в ужас: я насчитал семнадцать пунктов отката к сталинизму! Никакого мирного сосуществования с капитализмом. Восстановление классовой борьбы на мировой арене. Диктатура пролетариата и т. д. Перечисляя эти пункты Брежневу, я вдруг увидел, что лицо его вытянулось, челюсть отвисла. В конце концов он остановил меня: «Знаешь, Федор, я не по этой части, я больше силен в организации и в психологии». Уже тогда мне открылось, какая судьба ждет нашу страну. Все 18-летнее правление Брежнева прошло под знаком реставрации сталинизма, которой руководили идеологи — Шелепин, Суслов. С реформаторами хрущёвского призыва не церемонились: «Гнать их из ЦК!» Пришлось уйти.

Так что, если подытожить, первый, еще очень робкий шаг по направлению к президентско-парламентской республике мы сделали в начале 60-х годов, второй шаг удалось сделать только через четверть века, в 1988 году.

РГ. А во второй раз что послужило толчком?

Бурлацкий. Со слов Александра Николаевича Яковлева, мне известно, что содержание моей статьи «О советском парламентаризме», напечатанной в «Литературной газете», он доложил Горбачеву. В ней я снова ставил вопрос о необходимости всенародно избирать президента нашего государства, заодно укрепив и другие институты власти. Михаил Сергеевич заколебался и ответил, что народ может его не понять, мол, слишком много власти в одних руках — и Генеральный секретарь партии, и президент страны. Ему и в голову не пришло, что президентом может быть кто-то другой и что, в отличие от Генсека, президент — должность сменяемая.

Итак, руководитель СССР отбросил президентскую модель для союзного государства, а вот Председатель Верховного Совета России Борис Николаевич Ельцин ее подхватил, хотя с чьей подачи — не знаю. И выдвинул свою кандидатуру на всенародные выборы, на которых легко победил альтернативных кандидатов. Лишь после этого Михаил Сергеевич спохватился. Получилось, что Ельцина избрал весь народ России, а Михаила Сергеевича — только депутаты союзного парламента. Степень их легитимности оказалась совершенно разной. Это была одна из самых крупных ошибок Горбачева, которая дорого стоила ему, но еще дороже — стране. Возникли два центра власти, и с самого начала было ясно, что один из них обречен.

РГ. Неужели только потому, что легитимность двух президентских институтов оказалась различной?

Бурлацкий. Не только поэтому. Создание Верховного Совета РФ тоже, по-моему, было весьма спорным актом, так как он сразу повел себя как параллельный орган власти.

РГ. Но ведь до этого существовал Верховный Совет РСФСР. Почему же появление его правопреемника было ошибкой?

Бурлацкий.