О пластической композиции спектакля - [20]

Однако, эта привилегия искусств-помощников, их право на известную независимость в практическом осуществлении единых принципов композиции спектакля, возвращает нас к вопросу о той общей почве, на которой возникает единство элементов, составляющих спектакль. Актер может пользоваться любым, самым условным изображением предмета на сцене, придавая ему то значение, которое оно должно иметь, но только если и он сам, и сценограф вкладывают в это изображение одинаковый смысл. Но если актер и художник придерживаются разных точек зрения на то, когда и где происходит действие, актеру могут показаться ненастоящими и неуместными окружающие его предметы сценической обстановки, даже если они будут изображены предельно реалистически. Значит, единственно возможная почва, на которой может основываться совместное творчество режиссера, актера и художника — это конкретность предлагаемых обстоятельств действия. И, значит, стиль и жанр художественного оформления спектакля реализуются в таком же процессе отбора средств по признакам их качества, количества и однородности, как и стилевая и жанровая характеристика сценического действия в целом.

Поскольку же условность сценического оформления может быть в значительной степени возмещена верой актера в предлагаемые обстоятельства и подлинностью его действий, постольку создание условий для этой веры — главная цель количественного и качественного отбора средств художественного оформления спектакля. Мерой же допустимой условности является та необходимая доля конкретного и подлинного в каждом предмете сценической обстановки, которая позволяет использовать этот предмет в каком-то определенном и очевидном его значении. Так, поместить на фоне сукон, означающих стену, условное изображение распятия из тонкой проволоки можно только в спектакле, жанровое и стилевое решение которого предполагает намеренное отвлечение от исторических подробностей происходящих на сцене событий во имя концентрации внимания зрителя на философском, общечеловеческом смысле этих событий. Художник обязан при*; дать этому проволочному изображению ту обязательную долю определенности, благодаря которой актер сможет им пользоваться именно как распятием, а не как мечом, веслом или подсвечником. Применительно ко всему оформлению спектакля в целом эта обязательная доля может быть определена как необходимая степень конкретности пространственных форм сценической обстановки. Любая художественная условность может существовать только в пределах определенной конкретности. Станиславский дал точное определение прав и обязанностей художника в очень простом определении: «Хорошая декорация та, которая передает не фотографическую точность действительности, не квартиру Ивана Ивановича, а квартиру всех таких людей, как Иван Иванович. Хорошая декорация та, которая характеризует самые условия, которые создали таких людей, как Иван Иванович» (36).

История театра знала многие попытки превысить в оформлении спектакля эту меру условности и заставить декорации говорить языком символов и обозначений самостоятельно, помимо актера, который в этой ситуации превращался в один из элементов сценической обстановки. Примеров таких спектаклей в практике театра рубежа Х1Х-ХХ веков много. Но, как заметил Дж.Гасснер, «...символистам, последовавшим по стопам Метерлинка и Крэга, не удалось утвердить свою драму в качестве единственно современной формы драматургии или сделать символистскую режиссуру единственно современным направлением театра. Одна из причин их неудачи заключается в том, что театр не может жить в атмосфере призрачной и туманной и процветать на почве неконкретности — это противно самой природе театра. Драма и театр стоят в ряду наиболее конкретных искусств» (37).

В наши дни отказ от конкретности в декоративном оформлении спектакля обычно бывает связан с желанием приблизить содержание классической пьесы к злобе дня, придать ей современное звучание.

Для этого в одном случае полностью отказываются от всяких признаков реальных условий места и времени действия, оставляемым человеком на голой земле», и вынуждают его одной только силой своего воображения создавать для себя картину предлагаемых обстоятельств. Как правило, такая картина бывает очень неконкретной, а потому и не поддающейся передаче в зрительный зал. Воображение актера, не находя в окружающих его предметах никакой опоры, способно создать только привычную ему картину его собственной обыденной жизни или картину, навеянную театральными традициями. Однако в такой «современности» его действий не будет ничего типического — ни для героя, которого он играет, ни для него самого, как человека двадцатого века. Всякая абстракция не только не делает спектакль более современным, но напротив — его события становятся незакономерными, случайными для любой эпохи, как нашей, так и той, к которой относится действие пьесы.

В другом случае, стараясь придать современное звучание классической пьесе, привносят в конкретно-историческую обстановку сцены и в костюмы персонажей отчетливо современные детали. Слов нет, такое привнесение сразу же и недвусмысленно дает понять зрителю, что авторы спектакля указывают на сходство героев пьесы с некоторыми нашими современниками. Актеру не надо трудиться, чтобы доказывать это своими действиями: достаточно Хлестакову надеть джинсы, а Городничему взять в руки портфель с молниями. Но логика образов сразу же вступает в противоречие с этими предметами. Если уж Городничий пишет паркеровской авторучкой, то он не будет искать ревизораинкогнито, приметы которого ему неизвестны, а закажет междугородний разговор и выяснит все подробности об интересующем его лице. У актера, правда, есть выход: отнестись к авторучке так, как будто это гусиное перо, и соответственно обращаться с ним.