Первое письмо автора героине
Милостивая государыня Варвара Николаевна!
Мне кажется, нет ничего необыкновенного в том, что я обращаюсь в этом письме к Вам — женщине, давно не живущей на земле.
Известны случаи, когда живым приходили письма от мертвых. Так случалось, когда человек погибал на войне. Его уже не было — а полевая почта еще исправно доставляла адресату написанные им слова любви, обещание вернуться… Почему же нельзя представить себе иных разновременных эпистолярных отношений? Мое письмо расскажет людям, как человек, живущий в двадцатом столетии, испытал странное чувство духовной близости к женщине, умершей за сто лет до него. Проблеск такого чувства вызывают иногда у читателя даже литературные герои, не существовавшие в действительности. А Ваш пленительный образ, всколыхнувший вокруг Вас страсти еще при жизни Вашей, остается для меня и сегодня совершенно реальным. Мне иногда кажется, что Вы ушли куда-то совсем недалеко и, может быть, вернетесь.
Я знаю, как настойчиво добивались Вашей любви или хотя бы капитуляции десятки молодых, да и не молодых людей, Ваших современников, и как докучали они Вам своими домогательствами. Хочется думать, что это письмо, продиктованное живой симпатией к Вам, не было бы Вам неприятно.
С чего же начать.
Ваше лицо дошло до нас только в изображениях художников — несколько карандашных рисунков и акварелей. Как это мало! В этих противоречивых изображениях, как и в описаниях Вашей внешности, — начало тайны, истоки легенды, возникшей вокруг Вашего имени, личности и судьбы.
Ее глаза — как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза — как два обмана,
Покрытых мглою неудач.
Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.
так писал один из современных мне поэтов о женском лице на старом холсте. Мне хочется обратить эти строки к Вашим портретным изображениям.
Горько, что Вы не дожили до появления фотографии. Два французских литографа устроили свое первое дагерротипное заведение в Петербурге как раз в 1841 году — в год Вашей смерти. Еще немного — и время сохранило бы Ваш подлинный, фотографически точный облик. Из Ваших изображений, дошедших до нас, мне особенно нравится портрет в роли Эсмеральды работы художника Гау В нем есть отблеск того необычного очарования, которым восхищались те, кто видел Вас.
Вам присваивали множество самых лестных эпитетов. Вас называли прелестным цветком русской сцены. Блестящим метеором. Милой. Наивной. Заманчивой. Божественной. Фантастической. Но чем больше читаешь и узнаешь о Вас, тем острее хочется проникнуть в тайну Вашей жизни, хоть немного продвинуться вперед. Удастся ли мне это?!
Я много читал о Вас, листая старые журналы, газеты и рукописи Ваших современников — тех, кто знал Вас близко, и тех, кто не был с Вами знаком. Из воспоминаний Вашей сестры Ольги я узнал, что жили Вы на Невском, в доме Лопатина. Дом этот (ныне — № 68 по Невскому проспекту), к сожалению, много раз перестраивался еще в Ваши времена. В архиве Петербургской городской управы сохранились чертежи перестроек. Просматривая их, я Старался угадать, в какой же квартире третьего этажа Вы жили? Даже это остается неизвестным.
На каждом шагу я с горечью убеждался, что Ваша личная, духовная жизнь не поддается расшифровке, — ни большие, главные, ни мелкие ее обстоятельства не проникают сквозь завесу времени. Любили ли Вы? С кем из сверстников связывала Вас глубокая, преданная дружба? Чем увлекались, что читали? Оплакали ли Вы, двадцатилетняя девушка, гибель Пушкина? Как отнеслись к гоголевскому «Ревизору», оказавшись в числе первых его исполнителей? Может быть, Вы видели зарево над городом, когда горел Зимний дворец? И часто ли ездили по только что открывшейся первой в России железной дороге, связавшей Петербург с Царским Селом и Павловском?
Я знаю, как много, одержимо Вы работали, почти ежевечерне выступая в новой пьесе и во имя любимого искусства лишаясь досуга и отдыха. И всетаки, неужели ни разу не зашли Вы в английский магазин, где можно было купить все на свете? Не любовались яркими тканями в итальянском, находившемся у самого Вашего дома, у Аничкова моста? Не заказывали шляпок в магазине Ксавье? И неужели ни разу не побывали в кондитерской Вольфа и Беранже, где Ваши современники попивали из маленьких чашечек шоколад, ели мороженое, листали в мягких креслах свежие журналы? Мы знаем эту кондитерскую, потому что именно в ней Пушкин выпил свой последний стакан лимонада…
В дни, когда Вы явились на столичной сцене, в Петербурге работали и выступали выдающиеся мастера русского и европейского искусства. Столица бурно обсуждала картину Карла Брюллова «Последний день Помпеи». В зале Энгельгардта давались прекрасные концерты с участием многих европейских знаменитостей. Слышали ли Вы их? Только об одном художественном событии своего времени оставили Вы нам живые впечатления — об искусстве танцовщицы Марии Тальони…
В Вашей жизни было столько волнений, оскорблений, преследований, что поражаешься: где брали Вы душевные силы для работы — каждодневной, по нескольку ролей в вечер, превозмогая усталость, нездоровье? Чего стоила Вам постоянная травля со стороны тупых театральных чиновников, злобных газетных рецензентов!
