О, мед воспоминаний - [43]

Автор, нигде не открывшийся, — профессор Александр Васильевич Чаянов.

Н.Ушакова, иллюстрируя книгу, была поражена, что герой, от имени которого

ведется рассказ, носит фамилию Булгаков. Не меньше был поражен этим совпадением и

Михаил Афанасьевич.

Все повествование связано с пребыванием сатаны в Москве, с борьбой Булгакова

за душу любимой женщины, попавшей в подчинение к дьяволу. Повесть Чаянова сложна:

она изобилует необыкновенными происшествиями. Рассказчик, Булгаков, внезапно

ощущает гнет необычайный над своей душой: „...казалось, чья-то тяжелая рука

опустилась на мой мозг, раздробляя костные покровы черепа..." Так почувствовал

повествователь присутствие дьявола.

Сатана в Москве. Происходит встреча его с Булгаковым в театре Медокса...

На сцене прелестная артистка, неотступно всматривающаяся в темноту

зрительного зала „с выражением покорности и страдания душевного". Булгакова

поражает эта женщина: она становится его мечтой и смыслом жизни.

Перед кем же трепещет артистка?

... „Это был он... Он роста скорее высокого, чем низкого, в сером, немного

старомодном сюртуке, с седеющими волосами и потухшим взором, все еще

устремленным на сцену... Кругом него не было языков пламени, не пахло серой, все было

в нем обыденно и обычно, но

122

эта дьявольская обыденность насыщена значительным и властвующим..."

(подчеркнуто автором).

По ночной Москве преследует герой повести зловещую черную карету, уносящую

Настеньку (так зовут героиню) в неведомую даль... Любуется попутно спящим городом и

особенно „уходящей ввысь громадой Пашкова дома".

Судьба сталкивает Булгакова с Бенедиктовым, и тот рассказывает о своей

дьявольской способности безраздельно овладевать человеческими душами.

„Беспредельна власть моя, Булгаков, — говорит он, — и беспредельна тоска моя,

чем больше власти, тем больше тоски..." Он повествует о своей бурной жизни, о черной

мессе, оргиях, преступлениях и неожиданно: „Ничего ты не понимаешь, Булгаков! — резко

остановился передо мной мой страшный собеседник. — Знаешь ли ты, что лежит вот в

этой железной шкатулке?.. Твоя душа в ней, Булгаков!" Но душу свою у Бенедиктова

Булгаков отыгрывает в карты.

После многих бурных событий и смерти Бенедиктова душа Настеньки обретает

свободу и полюбившие друг друга Настенька и Булгаков соединяют свои жизни.

С полной уверенностью я говорю, что небольшая повесть эта послужила

зарождением замысла, творческим толчком для написания романа „Мастер и Маргарита".

Это легко проследить, сравнив вступление первого варианта романа со

вступлением повести Чаянова. Невольно обращает на себя внимание общий речевой их

строй.

Автор описания архива М.А. пишет: „Роман начался вступлением от

повествователя — человека непрофессионального, взявшегося за перо с единственной

целью — запечатлеть поразившие его события".

Читаем у М.А.Булгакова: „Клянусь честью /.../ пронизывает меня, лишь только

берусь я за перо, чтобы /описать чудовищные/ происшествия /беспокоит меня лишь/ то,

что не бу/дучи... писателем/ я не сумею /... эти происшествия/ сколько-нибудь передать.../

Бог с ними /впрочем, со словесными тон/ костями... за эфемерно/й славой

писателя я не гонюсь, а /меня мучает.../"

67

123

Сравним выступление у Чаянова.

„...Размышляя так многие годы в сельском моем уединении, пришел я к мысли

описать по примеру херонейского философа жизнь человека обыденного, российского, и,

не зная в подробностях чьей-либо чужой жизни и не располагая библиотеками, решил я,

может быть без достаточной скромности, приступить к описанию достопамятностей

собственной жизни, полагая, что многие из них небезлюбопытны будут читателям".

Не только одинаков речевой строй, но и содержание вступления: то же опасение,

что

не

справиться

автору,

непрофессиональному

писателю

с

описанием

„достопамятностей" своей жизни. В обоих произведениях повествование ведется от

первого лица.

Хочется высказать несколько соображений по поводу прототипа Феси, героя

первого варианта одиннадцатой главы романа „Мастер и Маргарита" (тот же 37 выпуск,

стр. 70, примеч. 108).

Автор обзора довольно смело указывает на старого знакомого (еще с юных лет)

Н.Н. Лямина — на Бориса Исааковича Ярхо как на прототип Феси. Мне кажется это

совершенно не выдерживающим никакой критики. Начать с того, что М.А. никогда Ярхо не

интересовался, никогда никаких литературных бесед — и никаких других — персонально

с Ярхо не вел. Интересы и вкусы их никогда и не пересекались. Кроме того, они

встречались очень редко, т.к. Ярхо не посещал всех чтений М.А.Булгакова у Ляминых, а у

нас не бывал так же, как и М.А. не бывал у Ярхо. К этому разговору я привлекла Наталью

Абрамовну Ушакову. Она совершенно согласилась со мной, напомнив, что Ярхо выглядел

комично-шарообразно и говорил с каким-то смешным особым придыханием. Эрудиции во