О мастерах старинных, 1714 – 1812 - [5]

Пошли. В синее небо подымались из труб зимние голубые дымы, красное солнце золотило купола церквей.

– Экая тишь и скука! – сказал Леонтьев. – А прежде сколько в праздник было над Тулой колокольного благовеста!

– Прибраны колокола к делу, – возразил солдат.

– Пропали они за хвастовство и водку, и хвалить этого нельзя. И было то так: побили нас шведы под Нарвой, и потеряли мы пушек до множества…

– Больше чем три полста, – вздохнул солдат.

– Конечно, обидно было… Нынешний царь тогда в Новгороде проживал, смотрел, как город окапывают: шведов ждали.

– Тогда, говорят, и кремлевские стены в Москве чинили.

– Не перебивай: я старший и, стало быть, больше знаю. Сидит царь под окошком и видит, что перед домом ходит незнакомый человек; по рваному платью судя, посадский, но очень прилежно и без страху ходит перед царскими очами. Послал царь спросить боярина, чего тот человек хочет, а посадский отвечает: хочу-де помочь государеву горю. Ведут человека к царю, спрашивает царь посадского: «Какие у тебя ко мне дела? Только говори короче». – «Всемилостивейший государь, – говорит тот посадский человек, ну так говорит, как я тебе, – хочу помочь твоей беде. Знаю, потерял ты пушечный наряд и гадаешь, где достать медь на литье новых пушек». – «То правда, – сказал царь, – но разговор твой без пользы». – «Всемилостивейший государь, пропился я и задолжал, заложился, вели поднести чарку вина, умираю с похмелья, а денег нет ни полушки». – «По дерзости судя, он с делом пришел. – сказал царь. – Дать ему чарку». Выпил посадский. «Ну, говори», – приказал царь. А тот дерзкий человек отвечает: «Вели дать еще чарку для смелости, потому что скажу я чрезвычайное дело». – «Томишь! – осердился царь. – Плесните ему еще чарку!» Выпил посадский и говорит: «Теперь стало все яснее и легче. Так слушай. Меди у тебя, царь, много. На колокольнях колоколов за сотни лет накопилось; коли швед придет, он те колокола снимет да увезет – так он в лихое время уже здесь делал. Снимем-ка, царь, колокола сами, отольем пушки, врага одолеем: бог сильных любит, а когда возьмем у шведа пушки, богу колокола вернем». Вот так и сделали.

– В том дурного не вижу! – сказал солдат.

– А разве отдали? Сколько шведов ни бьем, а нет колоколам возвращения.

– Вернем еще.

– Ой ли? Уже отлито из меди, да, конечно, не из колоколов только, пушек больше тыщи. Медь на казну всюду добывают, там ее роют, где о ней и слуху не было, и работаем мы и день и ночь. Лоб нам некогда перекрестить, работаем всю неделю, сдаем работу в дни воскресные, а звона нет.

– Будет, мастер, – ответил Батищев. – Отольем еще знаменитые колокола: у себя будем звонить, а в чужих даже землях звон тот будут слышать.

Так разговаривая, мастер и солдат шли по длинной улице.

Отделанные стволы пробовали за городом, в снежном огороженном поле. К каменной стенке присыпан был песок, против стенки на брусьях с углублениями лежали стволы рядами. Стволы заряжались добрым порохом и двумя пулями.

Батищев снял шляпу, поправил усы, вздохнул и аккуратно насыпал дорожку мимо всех затравок; черная блестящая пороховая дорожка легла чуть змеясь: видно, солдатская рука дрожала.

Батищев надел шляпу, вырубил из кремня искру, раздул трут, сам себе скомандовал: «Огонь!» – зажег порох и быстро отбежал.

Огонь, бледный при свете солнца, побежал мимо белых стволов, слабо блестя, будто огрызаясь и подмигивая. Не сразу грохнули ружья. Но трескотня взрывов скоро слилась в грозу; пули, визжа, зарывались в песок.

Отгремели выстрелы. Леонтьев подошел к стволам, посмотрел, не разорвало ли где-нибудь их, не раздуло ли.

– Сделано без плутовства, – сказал он. – Можно твои стволы орлом метить.

– Значит, хорошо, хозяин? – спросил Батищев.

– Как для кого! – ответил Леонтьев. – Мы без тебя жили, богатели работой своей. А ты что получишь? Ты офицером станешь или начнут тебя почитать, как немецкого мастера?

– Офицером не стану, а немцев у нас и в самом деле слишком уважать привыкли.

– А ты вот людей беспокоишь!

– Не все же ты сам работал, Леонтьев.

– Как это не я?

– Да не ты один: работаешь ты с захребетниками.

– Ну что ж, они при мне ножишки делают, а я их в харчах не утесняю. Я хлеб ем – им хлеб даю, мне квас – им квас, и мясо из щей с ними вместе таскаю. А теперь пойдут они и заплачут.

– А у тебя не плакали?

– А зачем им плакать? Шли оружейники посадских бить, так шли с подмастерьями вместе.

– А дочку за подмастерья отдашь?

– Какой подмастерье, какого роду! Лучше не врать: не отдам.

– А вот теперь вровень с ними работать будешь.

– Я вровень? Так я каждую вещь, что из железа сделать можно, сделаю. Я на твою снасть и смотреть не хочу.

– А она тебя перегонит.

– Вот меня уж посадские железному делу учат.

– Так при моей же снасти оружейники будут работать.

– Не мила будет та работа. Работали в Туле Леонтьевы, Сурнины, Дмитриевы, Борзые, Антуфьевы. Все дело было при нас, а ты нам дело раздробляешь.

– Водой работать будем. Будет войско грозное, большое, все с ружьями.

– Воды на всех не хватит.

– Ветром будем вертеть.

– Про ветер – это уже пустое. А жили мы без тебя не плохо и ружья делали лучше, чем немцы. Вот Демидов из деревни Павшино, когда здесь царь с Шафировым чернявым проезжал, тому Шафирову пистолет чинил. Принес. Шафиров посмотрел и стал царя будить: «Смотрите, ваше императорское величество, какая высокая починка». А царь ему говорит: «А мне не починка надобна, а нужны мне ружья, да пистолеты, да фузеи, чтоб не хуже быть иноземных». Все же встал, идет нечесаный, смотрит, говорит: «Починка хороша, а вещь лучше. И как исхитрились в работе иностранные люди!»