О красноармейце Науме Кислике, его друзьях и не только… - [3]

Об этих событиях Наум рассказывал мне с великой болью. Ситуация дей­ствительно была безвыходной и безнадежной: самая передовая, демократическая и справедливая система в мире, ум, честь и совесть нашей эпохи (как она о себе объявляла) обрушила всю свою мощь против людей определенного рода. Конеч­но, события общественной жизни формировали мировоззрение студентов, выра­батывали в них правила поведения. Одни, которые готовили себя в партийные функционеры, полностью полагались на честь и совесть партии и не имели своей чести. Партия им за это платила определенными жизненными благами. Дру­гие вооружались цитатами из трудов вождей мирового пролетариата, решений съездов партии и могли спокойно существовать в качестве профессоров вузов. Сложнее всего было тем, кто сформировал себя как личность, имел собственное мнение, но не мог его отстаивать.

Очень скоро после поступления Наума в БГУ в нашем доме появились Саша Адамович, Олег Сурский, а позже и Валентин Тарас. Несмотря на тяжелое после­военное время, мама всегда кормила ребят. Иногда после их ухода говорила: «А чем же я вас завтра кормить буду?»

Саша Адамович впервые пришел к нам, когда мы еще жили на ул. Завальной.

И сколько я его помню, он никогда не выпивал, в отличие от остального сту­денчества. И это была его принципиальная позиция. Когда случались застолья и собирались друзья брата (уже на ул. Фрунзе, возле парка Горького), Саша как всегда был энергичен, в меру весел, активно участвовал в беседе, иногда сам под­нимал какую-нибудь тему. И таким он оставался на протяжении всего вечера.

Никогда в компании Наума не велись пустые разговоры. Слушать ребят было всегда интересно.

Был такой случай. Собрались пойти в кино Саша, Наум и я. День был летний, очень жаркий, и перед кино решили сходить на Комсомольское озеро. Искупа­лись, обсохли и уже уходили, как вдруг услыхали крик: «Человек утонул!» Кри­чал пацан и показывал рукой на воду недалеко от берега. Не успел я сообразить, что надо делать, как Саша сбросил с себя одежду и уже нырял. Когда я нырнул, то увидал, что вода совершенно мутная и ничего не видно (тогда, возможно, впер­вые, озеро чистили земснарядами и основательно замутили воду). Почти сразу приехали спасатели, вытащили беднягу, откачивали и увезли в больницу.

Сюда же на ул. Фрунзе к Науму Саша стал приносить рукописи глав романа «Война под крышами». Помню, как однажды Наум вышел из своей комнаты, когда Саша ушел, и торжественно-таинственным голосом сообщил: «Саша напи­сал роман!» И в интонации и словах звучала гордость за друга. Саша регулярно появлялся в нашем доме, чтобы рассказать о своих делах, о различных ситуациях в Академии наук БССР. Приходил всегда порывистый, оживленный, громкий. Было такое ощущение, что принес потрясающую новость, настолько он был небезразличен к тому, что происходило в Академии наук или в Москве. И это продолжалось даже тогда, когда он уже жил в Москве.

Саша плавал с друзьями (Наумом, Олегом Сурским, Валентином Тарасом) на лодке по рекам и озерам Беларуси. Но даже вдвоем с Наумом им было хорошо. Они как бы дополняли друг друга.

После окончания университета Наум получил направление в г. Дриссу (Верхнедвинск). Совсем недалеко от переправы через Западную Двину стояла просторная изба, часть которой была отгорожена, и там были сооружены кле­тушки, которые хозяин сдавал. В одной из них жил Наум, а еще в какой-то жила женщина с новорожденным ребенком, не то вдова, не то мать-одиночка. Про это написано в стихотворении «Как учитель сочинял стихи»:

Не то здесь волки-переярки,

не то немецкие овчарки,

поодичавшие с войны,

в полях плутали до весны.

Не то между плетней

поземки

с тягучим посвистом текли…

Ночами в маленьком поселке

учитель сочинял стихи.

Без передышки, без помарки

взгонял по лесенке слова.

Стенали волки-переярки.

Томилась за стеной вдова.

Горела вся, себя не помня,

а ночь длинней, чем бабий век,

а той зимою ровно в полночь

в поселке вырубили свет.

И тьма покрыла б все грехи…

И керосину было жалко…

Но и при тлении огарка

учитель сочинял стихи.

После работы в школе нужно было приготовить себе еду, проверить тетради, подготовиться к следующему дню и только после этого садиться за стихи. А свет вырубали каждый вечер.

Наум еще принимал экзамены, когда я приехал к нему в Дриссу, чтобы упа­ковать его библиотеку в ящики. Закончился трехгодичный срок его учительства, и он собирался возвращаться в Минск. Утром, перед уходом в школу, он каждый раз оставлял мне какие-то деньги, чтобы я купил на рынке творог (удивитель­но вкусный!) и бутылку дриссенской газировки (розовая, слегка подслащенная вода). А обедать мы ходили в чайную.

Зашли попрощаться с Наумом два молодых учителя — белорусского и английского языков. Погрузили ящики с книгами на подводу и отправились в путь. До станции было несколько километров. Телега поскрипывала колесами, увязающими в дорожном песке.

Возвратился Наум еще на ул. Завальную. Начал с того, что обошел все редак­ции газет и литературно-художественных журналов. Нигде не взяли на работу. Но были друзья, да и помог, как это часто бывает, случай.

Аркадий Александрович Кулешов, тогда еще не Народный поэт БССР, но уже лауреат двух Сталинских (Государственных) премий СССР, издавал очеред­ной сборник стихов на русском языке. В этом сборнике предполагалось печа­тать известное школьникам стихотворение «Коммунисты», которое уже было переведено каким-то поэтом, позже оказавшимся «врагом народа». Для нового перевода друзья Наума посоветовали А. Кулешову дать эти стихи поэту Кислику. После А. Кулешов попросил познакомить его с поэтом. Они долго беседовали, и на прощанье Кулешов спросил у Наума, где он работает, и попросил телефон для связи. Узнал, что Наум ищет работу. И через пару дней Наума приняли в жур­нал «Полымя», где ранее ему было отказано в месте. С этого времени началось их тесное сотрудничество, переросшее в многолетнюю творческую дружбу.