О! Как ты дерзок, Автандил! - [46]
Он гладил ее по лицу, целовал в лоб и говорил ей: «Прости меня, Катрин». Он повторил слова несколько раз и понял, что надо все заканчивать, иначе сердце не выдержит и разорвется. Потом он щелкнул крышкой часов и увидел, что стрелки идут неутомимо, и пожалел, что купил часы механические и завод скоро кончится. Он старательно подкрутил головку часов – до упора, и положил часы в руки Катрин. Он укрыл ее простыней, и лицо – тоже, и просыпал на ее груди земляной крестик – он видел, что так делали на похоронах священники. И он снова попытался вспомнить молитву.
Он сильно напрягся и, кажется, вспомнил почти все, и после «Хлеб наш насущный даждь нам днесь» произнес фразу: «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим».
Его долги теперь стали совсем большими – почти неподъемными.
Потом он вспомнил свой разговор со старым лекарем, приезжающим к нему на мыс Убиенного из города на подержанной машине. Доктор происходил из семьи православных священников, может быть, тех самых, первыми пришедших на мыс Убиенного, и он говорил ему, что на самом деле молитв существует великое множество, и сейчас он читал утреннюю молитву, а надо бы заупокойную, но только заупокойных, говорил лекарь, пять или даже шесть: молитва вдовца за супругу, вдовицы за супруга, детей за родителей, родителей за детей, акафист за единоумершего, а есть еще лития заупокойная, совершаемая мирянином дома и на кладбище. Все названия молитв он почему-то запомнил, но наизусть не знал ни одной. Он решил по возвращении на мыс Убиенного выучить хотя бы одну заупокойную молитву, потому что в жизни все когда-нибудь пригодится.
Вот бы и пригодилось.
Все дальнейшее он проделал так же ловко, потому что продумал заранее, когда поднимал оморочку на сопку и когда копал могилу.
На вырытую яму – она получилась почти прямоугольная – он положил две жерди, поперек, и переместил на них гроб. Веревку, привязанную к носу лодки, он закинул на нижнюю ветку лиственницы и укрепил ее там внатяг. Потом он залез в яму и, осторожно высвобождая жердь, аккуратно опустил торец. Он не бросил гроб, чтобы тот стукнулся о дно могилы. Почему-то он знал, что так делать нельзя ни в коем случае. Он вылез, освободил вторую жердь и, подтравливая веревку, плавно опустил нос лодки.
Он закопал могилу и понял, что сил почти не осталось, а ведь ему еще было нужно как-то передвинуть тяжелый камень валун. Он хотел так сделать непременно, потому что боялся прихода медведя, который попытается могилу разрыть. Димичел понял, что ему надо сначала вернуться в лагерь и подкрепиться, чтобы перекатить валун.
На резиновой лодке-американке, вертлявой и легкой для прохода по таким рекам, он вернулся в лагерь. Была уже вторая половина дня, но костер не горел, и в палатке было тихо. Иван спал, намучившись ночью. А может, ему помогла волшебная мазь.
Димичел достаточно быстро, из остатков присыпанных пеплом углей, раздул пламя, подвесил над костром котелок с водой для чая и увидел на ветке тальника марлевый узелок с той самой икрой-пятиминуткой, которую он приготовил ночью и не съел. Тузлук истек, и икра, желто-оранжевая, икринка к икринке, янтарно светилась на тарелке, куда ее переложил Димичел. Он достал хлеб и масло, открыл и подогрел банку мясных консервов и, когда все было готово для обеда, позвал сына. Иван выбрался из палатки. Взглянув на лицо сына, Димичел понял, что температура у него спала.
Я похоронил Катрин, сказал Димичел.
Я смотрел в бинокль, сказал Иван.
Нам нужно помянуть ее. Катрин была православной.
Димичел плеснул в кружки виски, они выпили и стали закусывать икрой. На лбу Ивана выступила испарина.
Наверное, простуда проходит, сказал Димичел.
Да, слабость… И дергает под лопаткой, ответил Иван.
Давай я проверю повязку и сделаю тебе еще один укол.
Он так и сделал. Потом, может быть, на полчаса прилег у гаснущего костерка. Он, кажется, не спал и опять находился в каком-то полубреду.
Потом он вновь переплыл реку и начал передвигать валун.
Клинья, вырубленные из какой-то почти каменной здешней лиственницы и два простейших, лиственничных же, рычага помогли ему. Камень ровно лег в изголовье могилы.
Пока управлялся с валуном, он думал о древних строителях и о загадках пирамид, которые видел в пустынях Египта, и, думал он, мы не знаем, как сделать то или иное тяжелое дело, пока оно не коснется нас самих и пока мы не начнем его делать. Пирамиды, которые возводил он сам – нефтяные вышки, теперь украшали несколько стран мира, но их ему помогали строить многие люди и механизмы, а каменную пирамиду в изголовье могилы Катрин он поставил сам.
Из обструганных жердей он сбил крест и вкопал его у камня. Потом он нарвал веток багульника с розово-фиолетовыми мелкими цветочками и укрыл ими земляной холмик.
Теперь ему предстояло как-то жить дальше.
Он долго сидел на вершине сопки – почти до самых сумерек, и бездумно смотрел на облака, цеплявшиеся за кромку близких скал, и на реку, без устали бегущую внизу. Большой каньон заканчивался порогом, и гул мятежной воды, беснующейся между трех камней, чьей-то сильной и властной рукой брошенных на середину реки, долетал до могилы Катрин.
Александр Куприянов – московский литератор и писатель, главный редактор газеты «Вечерняя Москва». Первая часть повести «Жук золотой», изданная отдельно, удостоена премии Международной книжной выставки за современное использование русского языка. Вспоминая свое детство с подлинными именами и точными названиями географических мест, А. Куприянов видит его глазами взрослого человека, домысливая подзабытые детали, вспоминая цвета и запахи, речь героев, прокладывая мостки между прошлым и настоящим. Как в калейдоскопе, с новым поворотом меняется мозаика, всякий раз оставаясь волшебной.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
В книгу вошли повести и рассказы о Великой Отечественной войне, о том, как сложились судьбы героев в мирное время. Автор рассказывает о битве под Москвой, обороне Таллина, о боях на Карельском перешейке.
Девятнадцатилетний Фёдор Кумарин живёт в небольшом сибирском городке. Он учится в провинциальном университете, страдает бессонницей, медленно теряет интерес к жизни. Фёдор думает, что вокруг него и в нём самом существует лишь пустота. Он кажется себе ребёнком, который никак не может повзрослеть, живёт в выдуманном мире и боится из него выходить. Но вдруг в жизни Фёдора появляется девушка Алиса, способная спасти его от пустоты и безумия.
В повести «Ана Ананас» показан Гамбург, каким я его запомнил лучше всего. Я увидел Репербан задолго до того, как там появились кофейни и бургер-кинги. Девочка, которую зовут Ана Ананас, существует на самом деле. Сейчас ей должно быть около тридцати, она работает в службе для бездомных. Она часто жалуется, что мифы старого Гамбурга портятся, как открытая банка селёдки. Хотя нынешний Репербан мало чем отличается от старого. Дети по-прежнему продают «хашиш», а Бармалеи курят табак со смородиной.
Учительница английского языка приехала в США и случайно вышла замуж за три недели. Неунывающая Зоя весело рассказывает о тех трудностях и приключениях, что ей пришлось пережить в Америке. Заодно с рассказами подучите некоторые слова и выражения, которые автор узнала уже в Калифорнии. Книга читается на одном дыхании. «Как с подружкой поговорила» – написала работница Минского центра по иммиграции о книге.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)