О! Как ты дерзок, Автандил! - [27]
Папа, закричал срывающимся голосом Иван, папа, кажется, попался большой таймень, он очень сильно дергает, может, ты сам его выведешь, у меня не получается!
Все получится, сын, отвечал Димичел, все у тебя получится!
Димичел понял, что Иван зацепил не взрослого тайменя, а всего лишь таймешонка весом в килограммов восемь, ну от силы – десять, потому что если бы попался большой таймень, то он сразу бы порвал леску, рассчитанную на вес рыбы не более пяти килограммов. Дими сам наматывал американскую леску-плетенку на шпулю, стоящую сейчас на спиннинге сына. И нужно было сделать так, чтобы пойманного таймешонка Иван вытащил сам, хватило бы только терпения, и после первой своей рыбы, выведенной самостоятельно, он уже никогда не сможет забыть дрожи натянутой лески, осклизлых камней под ногами, холода воды, заливающей ноги в сапогах, рывков и стремительных рейдов рыбы вдоль берега, разбитых в кровь от вращения катушки пальцев и наконец – торжества победы, когда добыча бьется у твоих ног.
Таков удел настоящего парня, если он хочет познать вкус победы. А настоящий парень хочет победы всегда.
Направив жало спиннинга к самой воде, Иван вывел пойманную рыбу на берег. Скорее, он даже выкинул ее, в последний момент инстинктивно поддернув удилище и попятившись спиной к палаткам.
Действительно, попался таймешонок, Димичел на глаз определил его вес: примерно килограммов семь, значит, ему было не более пяти лет, молодец какой оказался Иван – он вывел рыбу на харюзовую леску, которая могла легко порваться.
Иван восторженно хватал рыбу под жабры, поднимал над собой, показывал отцу и утверждал, что его таймень весит не менее десяти килограммов, и предлагал немедленно вырезать из него по пластинке, подсолить и съесть, разумеется, сделать по доброму глотку из фляжки. И конечно, тайменя надо немедленно сфотографировать, Ивана надо тоже сфотографировать – со спиннингом и пойманной рыбой в руках.
Димичел заметил, что обычно такой молодняк, каким был пойманный таймешонок, рыбаки-спортсмены отпускают назад в реку, и, сказал он, ты сам решай, что делать с таймешонком, ведь ты поймал его сам, но ты должен знать, что мясо молодых тайменей очень вкусное, особенно когда его поджарить.
Нет, папа, возразил Иван, я не хочу его отпускать, ведь он – первая моя рыба, пусть Катрин поджарит нам его на той какой-то особенной сковородке, ты ведь говорил мне, которая не пригорает на костре, и на ней можно очень ровно поджаривать рыбу.
Хорошо, сказал Димичел, тогда вот тебе нож, и ты должен разделать своего первого тайменя.
Но ведь я не умею, возразил Иван.
Ты должен научиться. Сначала ты должен вспороть его по брюху и вытащить жабры. Смотри…
Дими показал сыну, как нужно сделать первые надрезы. Иван присел на каменной плите-полке, уходящей в воду, и неумело, но достаточно энергично вспорол тайменя от черной точки анального отверстия у хвоста до самых жаберных крышек. Таймень несколько раз, уже достаточно вяло шлепнул по плоскому камню хвостом, и мелкая дрожь пробежала вдоль его изогнувшейся тушки. Димичел отметил, что сын не испугался последних судорог рыбы, и он не боится крови, чешуи и слизи. Уже самостоятельно – без инструкций, Иван с хрустом вырвал жабры, подрезав их в горле тайменя. Так же уверенно он вырвал кишки, желудок и печень рыбы и выбросил их в быстро текущую у ног реку. Потом он вычистил лезвием сукровицу вдоль позвоночного шнура и помыл тайменя.
Отрежь ему голову, сказал отец сыну, голова тайменя хороша в ухе и в заливном, но, поскольку ты решил его пожарить, голова нам не пригодится. К тому же она слишком мала для ухи. А ночью мы поймаем большого тайменя, и тогда рыбы хватит и на уху, и на заливное, и даже на котлеты.
Иван перевернул рыбу на брюхо и сделал надрез в спине тайменя возле самой головы. Димичел удивился, как опыт быстро приходит к сыну. Потом Иван косо вонзил лезвие короткого, но сильно заточенного ножа в хрящ позвоночника и с хрустом потянул на себя.
И отцу, и сыну показалось, что раздался какой то странный звук «и-и-и-у!», а может быть, «пи-и-и-у!», отдаленно напоминающий звук распрямляемой пружины. Обезглавленная тушка тайменя забилась в руках Ивана. От неожиданности он отпрянул. Он еще живой?!
Обыкновенная судорога, у рыб так бывает, когда перерезаешь им позвоночник, у них там проходит какая-то жила, вернее – спинной мозг, ответил Димичел. Но сам суеверно оглянулся по сторонам.
Димичел провел в тайге немало дней и ночей, и он знал, что в природе существует много такого, что до сих пор непонятно человеку и им не разгадано. В том числе и звуков. Особенно когда ты один, ночью, остаешься у костра. Только человек с сильной волей и устойчивой психикой может ночью спать в тайге у костра. Минигул умел спать один у костра, и он научил Димичела преодолевать страх.
Только ты закрываешь глаза, удобно растянувшись на походном непромокаемом коврике, как тут же слышишь чьи-то голоса, шорохи и шаги, как будто кто-то, тебе невидимый, приближается к костру с дальнего края косы, уходящей в реку. Ты открываешь глаза и вновь видишь пламя костра-надьи, устроенного особым образом – бревна кладутся в огонь параллельно друг другу, они дают устойчивое пламя, правда, из надьи могут сыпаться искры, бревна стреляют, и ты рискуешь прожечь свой спальный мешок. И ты видишь неподалеку тень палатки, в которой спят твои товарищи по рыбалке, и рогатую корягу вывороченного с корнем дерева, и лунную дорожку, бегущую по глади плеса. Все тебе понятно и знакомо, ты, успокоенный, вновь закрываешь глаза. И тут же слышишь чей-то шепот и треск ветки то ли под ногой человека, то ли под лапой зверя. А вот вскрикнула птица, и вскрикнула она так, что заныло на душе, как будто кто-то, тебе неведомый, но опасный, выпивает до самого донышка твой покой и твою веру. И сразу вспоминаются давно умершие родители, и любимые женщины, которых ты предал и бросил, и друзья, которые оставили тебя или которых оставил ты сам, и твои дети, которые растут сами по себе, без твоего участия, и твоя первая учительница, которой ты никак не соберешься написать письмо, а она тебя любит и помнит по-прежнему, ты точно знаешь.
Александр Куприянов – московский литератор и писатель, главный редактор газеты «Вечерняя Москва». Первая часть повести «Жук золотой», изданная отдельно, удостоена премии Международной книжной выставки за современное использование русского языка. Вспоминая свое детство с подлинными именами и точными названиями географических мест, А. Куприянов видит его глазами взрослого человека, домысливая подзабытые детали, вспоминая цвета и запахи, речь героев, прокладывая мостки между прошлым и настоящим. Как в калейдоскопе, с новым поворотом меняется мозаика, всякий раз оставаясь волшебной.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)