О! Как ты дерзок, Автандил! - [25]
Любой же посторонний звук, будь то шелест винта моторной лодки, сухой щелчок выстрела из карабина и его долгое эхо, скрежет гусеничных траков вездехода, полосующего тундру, губителен для музыки тайги, сопок, распадков и рек. Он разрушает ее. Люди не понимают, что они не слышат своих фальшивых нот, что до сих пор не управляют оркестром природы. Хотя и признаются в любви к ней, и называют природу своей матерью.
Тайма начала игру. Она то приближалась к Тайму и шла с ним рядом, бок о бок, касаясь плавниками упругого тела самца, то шлепала его хвостом и стремительно уходила в сторону мелкого ручья, впадающего в протоку, и Тайм был вынужден возвращать подругу. Порой, она подныривала под брюхо самца, и тогда их синхронное движение становилось похожим на танец.
Таймени поднимались все выше и выше, и окрас их менялся. Тайм и Тайма примеряли брачный наряд. Они кружили в уловах и на плесах, потому что Таймери – время любви – началось, и Таймери никогда не обходилось без танцев тайменей накануне глубокой ночи. Ведь таймени мечут икру при лунном свете.
Ближе к вечеру, когда до нерестилища оставалось несколько километров пути, странный для рыб звук пробил толщу воды. Его, в понимании человека, можно было обозначить как звук распрямившейся двуручной пилы. Такие еще остались в деревнях у плотников и у таежных охотников на зимовьях. «Пи-и-и-у!» – вот как звучало то, что произошло далеко внизу, на реке – на стрелке Большого каньона, где остался охотиться подросток Тайми. Так могла звучать стальная блесна, ударившая по большому камню на берегу, – что случается с неопытным рыбаком, промахнувшимся при забросе снасти. А может быть, то был звук наматываемой на барабан катушки лески, которая внезапно испытала сильную нагрузку.
Или раздался крик тайменя-подростка, почти еще детеныша, попавшего в большую беду. Тайма оставила своего самца. Она развернулась и стремительно бросилась вниз по протоке, на восток. Куда улетел вертолет.
7
Подступившие хлопоты на косе, куда благополучно приземлился вертолет, заставили всех забыть о случившемся утром на мысе Убиенного, во дворе дома Димичела.
Димичел торопил Минигула, поскольку полетных, засветло, часов оставалось мало и пилоту нужно было вернуться на базу, а он сознательно тянул время, помогая ставить палатки и оборудовать походный лагерь. Что-то подсказывало Минигулу, что ему нужно остаться на ночь с шефом, как он его называл. И улететь завтра, и, может, даже отговорить Дими от принятого решения задержаться на косе как можно дольше. Тем самым обманув Катрин и заставив ее принять окончательное решение.
И еще пилот думал про Катрин, которая не подозревала о распоряжении Димичела, и, раскрасневшаяся на ярком солнце и счастливая, оттого что не будет видеть своего вздорного мужа целую ночь и целый день, хлопотала у костра и подзадоривала мужчин на добычу рыбы, чтобы сварить первую уху.
Открытие сезона.
Катрин удивлялась, зачем они взяли так много хлеба и пакетов с солью, если на реке им предстояло быть всего лишь сутки.
Димичел догадался, почему его пилот тянет время.
Он отвел Минигула в сторону и попросил ни о чем не беспокоиться. Я же вижу, как вы переживаете, сказал Димичел, не переживайте, летите себе спокойно и возвращайтесь через три дня. Я взял достаточно продуктов.
Вечно полупьяный охранник, муж Катрин, он что, ваш друг, спросил Димичел.
Минигул покраснел и сказал, что дело не в охраннике.
А в чем?
Да, в общем-то, и ни в чем. Ну разве что девочка… Юла. Она ведь совсем еще маленькая. Вы меня простите, Димичел, не моего ума дело, но вы ведете себя как безумный террорист.
То есть как, что-то я не совсем понял.
Получается, что вы взяли в заложницы мать девочки.
Разве я ей угрожаю и требую от кого-то выкупа? От пьяницы-охранника с дрожащими и потными руками? Что он может мне дать?
Он может вам отдать свою жену.
Минигул присел на рогатую корягу – отполированное водой дерево, ствол которого одним концом был замыт в песчаный пляж, где стояли две разноцветные палатки. И он попытался объяснить свою мысль.
Муж Катрин, каким бы он ни был безвольным и ничтожным, наверняка переполошится и поднимет на ноги полицию. Своим обманом Димичел ставит Катрин в неудобное положение. Он ее насильно удерживает на реке и принуждает к принятию какого-то решения, и понятно какого, но ведь она должна его принять самостоятельно, по доброй воле и без насилия. И уж коли она до сих пор не могла его принять, то, стало быть, вы уж простите, Димичел, она еще не сделала выбор. С другой стороны, сама девочка, дочка Катрин, Юла – тоже становится заложницей. Ведь она будет страдать, не зная, что произошло с ее мамой. Мы вот рассуждаем о том, что террористы скоро подчинят себе весь мир, а сами не замечаем, как становимся террористами! Их методы мы используем в своей жизни. Ведь для девочки такое событие может стать травмой, и еще неизвестно, какой она вырастет.
Димичел перебил пилота.
Завтра вы позвоните Сусанне, которая осталась с девочкой, и предупредите о задержке с вылетом – ну, предположим, вы скажете, что перевал закрыт и погода нелетная. Старуха, в свою очередь, сообщит, что узнала, мужу Катрин. Вы полагаете, он не знает, с кем проводит время его жена и с кем она улетела на рыбалку? Кому нужно постоянное вранье?! Он получает от меня денежные подачки, а его маленькая дочь, которая, как вы выразились, «будет страдать», находится на моем обеспечении. И потом, вы думаете, что я воспитаю ее хуже, чем та среда, в которой она сейчас находится, и я не смогу ей дать достойного образования? По возвращении с реки все встанет наконец на свои места, сейчас я просто ускорю процесс, Катрин решится – ей уже ничего не останется делать, и я женюсь на ней.
Александр Куприянов – московский литератор и писатель, главный редактор газеты «Вечерняя Москва». Первая часть повести «Жук золотой», изданная отдельно, удостоена премии Международной книжной выставки за современное использование русского языка. Вспоминая свое детство с подлинными именами и точными названиями географических мест, А. Куприянов видит его глазами взрослого человека, домысливая подзабытые детали, вспоминая цвета и запахи, речь героев, прокладывая мостки между прошлым и настоящим. Как в калейдоскопе, с новым поворотом меняется мозаика, всякий раз оставаясь волшебной.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)