О! Как ты дерзок, Автандил! - [24]
Во время нереста люди приходили на реку на моторных лодках и катерах-водометах, перегораживали сетями узкие протоки и выволакивали на берег неводы, набитые лососем. Здесь же, на косах, они вспарывали самок и центнерами, то есть сотнями килограммов, а иногда и тоннами, то есть тысячами килограммов, в специально приготовленном тузлуке солили красную деликатесную икру. И вывозили ее в город. Лососи все шли и шли на нерест, и тушки погибших под ножом самок устилали речные косы.
Медведям и росомахам теперь было необязательно пробираться сквозь буреломы в таежные урочища нерестовых терок. Они выходили на реку и обжирались гниющей на солнце рыбой. Тлен, витавший некогда только над нерестилищами, теперь ядовито клубился над нерестовыми реками.
Самые коварные браконьеры, истребляющие живую природу, придумали электроудочки. На реку доставлялись мощные аккумуляторы – в основном для таких дел годились танковые батареи. Электрический разряд, пропущенный в воду с помощью удилища-сачка, уходил в толщу улова – глубокой ямы, где отстаивалась рыба. Оглушенная мощным разрядом, рыба всплывала на поверхность улова, и ее оставалось поднять с помощью садков. Речную мелочь, а также мальков, всплывающих сотнями и тысячами, не подбирали – убитая электричеством, погибшая молодь смывалась рекой, забивая перекаты. И опять приходили медведи, лакомясь хариусом, сигом и ленками.
А ведь был еще тротил. И гексоген. Люди уже взрывали друг друга по всему миру, и однажды они решили взорвать рыбу на горной реке. То есть не то чтобы разорвать ее на куски, а просто оглушить до беспамятства, обездвижить ее. И вытащить на берег.
Гексоген не очень годился. Гексоген – все-таки порошок, и, смешивая его со стальными шариками, гвоздями и обрезками металла, можно было добиться высокой «эффективности» взрыва, то есть массовой гибели и увечья людей, в залах ожидания железнодорожных вокзалов и аэропортов, в людных магазинах и на молодежных дискотеках и даже в жилых домах, но не на реке. Тут в дело шел тротил, снабженный бикфордовым шнуром. И главная хитрость и мастерство браконьеров-убийц заключались в точно рассчитанном объеме заряда.
Тротила должно было быть заложено ровно столько, чтобы тайменей глушило, но не разрывало на части. Находились умельцы, рассчитывающие силу взрыва до миллиграмма, настоящие мастера-взрывники: туши тайменей, накрытые ударом, всплывали на поверхность живыми, и их трелевали к берегу с помощью все тех же блесен и спиннингов, снабженных катушками последнего поколения – безынерционными.
Вот как они назывались. Безынерционные катушки.
Создавалась полная иллюзия спиннинговой рыбалки. Потому что таймени еще сопротивлялись. Они вяло шевелили плавниками, открывали рты, и их пузыри наполнялись смертельным для рыб воздухом. Некоторые из тайменей, собрав остатки сил, выпрыгивали из воды и били хвостами по глади улова, что особенно нравилось взрывникам, и они тут же разливали водку по кружкам и пили за удачу. На рыбацких тонях и косах горных рек не пьют вино. Изредка – коньяк. Но чаще всего – водку, или – разведенный медицинский спирт.
Со временем возникла другая группа, а скорее всего – партия рыбаков. Они добывали рыбу только на спиннинг, не признавая сетей и неводов, и они выпускали молодых тайменей, аккуратно освобождая пойманную рыбу от кованых крючков. Электроудочки, автоматы Калашникова и тротил, применяемые на ловле тайменей, они считали преступлением, и самые смелые из них в знак протеста сначала приходили, а потом и приковывали себя к воротам зданий, где проходили экологические форумы. Их становилось все больше. Но взрывы над реками не стихали. Таймени уходили от людей все дальше и дальше, находя в реке тайные места для продления рода.
Среди людей находились и такие, кто бросал города и селился по берегам рек, ведя образ жизни таежных отшельников. Надо признать, что пока их было немного, но они были сильными. Уж они-то точно становились частью окружающей их среды. Хотя и человеческие страсти по-прежнему владели их душами.
Что особенно любопытно, и взрывники-браконьеры, и рыболовы-спортсмены, и отшельники-профессионалы – все они заставляли своих хозяек стряпать котлеты из зубатки, а, выпив водки, хвалились друг перед другом размером полученной удачи – той самой полости в котлете, которая образуется, когда масло растает… Те, у кого хозяек не было, научились сами стряпать новогодние котлеты.
Вертолет-стрекоза ушел на восток.
И вновь протоку Кантор покрыла звенящая тишина. Тайм и Тайма выплыли из-под скалы. Путь их лежал на север.
Лучший миропорядок – когда дороги людей и тайменей не пересекаются. Люди не могут познать мир зверей, птиц и рыб до конца, потому что они не могут прочесть и расшифровать ту тишину, которая стоит в распадках, между сопками, и над рекой.
Между тем таежная тишина соткана из тысячи звуков разной тональности и разной высоты, где щебет птиц и брачные крики сохатых вплетаются в нескончаемое ворчание речных перекатов. И камень, выскользнувший из-под лапы зверя, бегущего по осыпи в гору, только добавляет в тишину звук, похожий на рокот литавр оркестра. А если внизу, под скалами, еще и клокочет-кипит горный порог, то музыка тайги становится симфонией, которую люди почему-то считают тишиной.
Александр Куприянов – московский литератор и писатель, главный редактор газеты «Вечерняя Москва». Первая часть повести «Жук золотой», изданная отдельно, удостоена премии Международной книжной выставки за современное использование русского языка. Вспоминая свое детство с подлинными именами и точными названиями географических мест, А. Куприянов видит его глазами взрослого человека, домысливая подзабытые детали, вспоминая цвета и запахи, речь героев, прокладывая мостки между прошлым и настоящим. Как в калейдоскопе, с новым поворотом меняется мозаика, всякий раз оставаясь волшебной.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)