О чём пела золотая кукушка - [33]

Нескончаемая вереница пленных тянулась к скалистому перевалу. Того, кто не мог больше идти и падал, зарывшись лицом в сухую дорожную пыль, враги добивали ударом меча или пики. А тех, кто, превозмогая боль, еле передвигал ногами, гнали в сторону кровавого заката, и щелканье бичей не знающих пощады воинов Юзут-Арыг сливалось со стенаниями несчастных рабов.

Все дальше и дальше уходила цепь прикованных друг к другу пленников, сопровождаемая жалобным блеяньем овец и тревожным ржанием коней.

И вот опустела земля Албанчи. Холодный ветер завладел пепелищем, и черная гарь густым туманом заволокла горизонт.

А на вершине тасхыла, ногами к потухшим очагам, лежал отважный богатырь Албанчи.

Он не видел, как гонят в неволю его сородичей — глаза его были закрыты костлявой рукой смерти; он не слышал, как стонала земля его предков, — в ушах застыла тишина вечного безмолвия; он не мог поднять меч, чтобы пронзить грудь ненавистного врага, — рука его неподвижно покоилась на сырой от крови земле.

А снизу, от подножия голой горы, окутанной дымом и гарью пожарища, доносился зловещий хохот Юзут-Арыг, и от этого смеха все живое в ужасе замирало.

Но постепенно мгла начала отступать. Спрятались черные тучи, выглянуло солнце, и его добрые лучи легли на многострадальную землю отважного алыпа Албанчи.

Глава девятая, и последняя О том, как вещая кукушка вернула к жизни богатырей, павших в неравном бою с Юзут-Арыг, и на землю Албанчи пришло счастье

Долгие дни сменялись короткими ночами, долгие ночи уступали дорогу быстрым, коротким дням. Время бежало так скоро, как проворно мчатся горные ручьи в раннюю весеннюю пору, и текло так же медленно, как неторопливо взбирается на остроконечную верхушку тасхыла уставший путник.

В далеком безоблачном небе загорались новые звезды, и постепенно меркли и угасали старые. Испуганная появлением дневного светила, луна поспешно скрывалась за кромкой горизонта, чтобы, вновь набравшись храбрости, выползти из-за горного кряжа и бросить холодный свет на погрузившуюся в тягостную дремоту землю. И казалось, ничто не может нарушить безмолвия разграбленного и опустошенного края славного Албанчи.

Замерло некогда шумное стойбище. Степные дороги заросли дикой травой. Очаги потухли, и лишь под грудами черных головешек теплился незримый огонь. Но некому было ни раздуть, ни поддержать его пламя.

И только породнившиеся с волками одичавшие собаки, поджав хвосты, бродили по пепелищу. Они не боялись людей, ибо еще помнили их повадки, и не боялись своих диких сородичей, потому что в них еще текла кровь ручных псов, некогда воспитанных людьми. Они стали хозяевами в голой степи, и их безудержный вой возвещал о том, что пришла пора, когда сила торжествует над разумом.

Но вот однажды, когда солнце, оттолкнувшись от вершины тасхыла, стало набирать высоту, в прозрачной синеве неба, сияя всеми цветами радуги, появилась золотистая точка. Она была похожа на дневную звезду, повисшую над землей Албании.

Это была вещая птица — сладкоголосая золотая кукушка.

Широко расправив нарядные крылья, она парила над выжженной степью и макушками остроконечных гор, над обезлюдевшим пепелищем, где царствовали бурьян и ковыль да стаи голодных волков.

Медленно ступая золотистыми лапками по солнечным лучам, спустилась вещунья на заросший травой зеленый бугор и села, сложив разноцветные крылья.

Потом она трижды встряхнула своим золотистым убором и превратилась в статную, прекрасноликую красавицу Чарых-Кеёк, дочь могучего Албыгана и щедрой сердцем, несчастной Ай-Арыг.

Шестьдесят аккуратно заплетенных косичек спадали на ее смуглые плечи, семьдесят черно-смольных косичек прикрывали богатый наряд на груди, и лицо ее сияло, как полная луна в безветренную и безоблачную ночь. Сорок хитростей было у нее на уме, пятьдесят уловок в запасе.

Обратив свой взор на восток и воздев руки к небу, мудрейшая из мудрых и умнейшая из умных, красноречивая Чарых-Кеёк заговорила, и голос ее был услышан солнцем и луной, неприступными горами и полноводными реками.

— Слушай меня, богатырь Албанчи! Ты рожден для славы и побед! Стань на страже границ родного края, не допускай, чтобы кони злых недругов пили воду из теплоструйного Хан-Харасуга и топтали горные тропы Кирима, резали скот и убивали беззащитных стариков и детей! Знай и верь, что скоро придет счастливая пора, когда в море сольются голубые ручьи, а на буйнотравых лугах будут мирно пастись резвые скакуны и люди станут жить, не зная ни страшных болезней, ни кровавых войн!

Но никто не ответил Чарых-Кеёк, никто не вышел навстречу, лишь стаи голодных волков, поджав хвосты, разбежались и скрылись в туманной дали.

Неторопливо, осторожно обходя неподвижные тела бездыханных богатырей, Чарых-Кеёк шла по заброшенному пепелищу. И там, где проходила она, касаясь рукой земли, зацветали цветы и пробивались сквозь густой бурьян зеленые стебельки душистых целебных трав.

А в таежной чащобе уже слышалось громкоголосое пение вернувшихся в родные гнездовья крылатых птиц и треск валежника под лапами таежных зверей, после долгой разлуки нашедших свои покинутые логова.

На опустевшую и разоренную землю Албанчи вновь возвращалась жизнь.