Ньювейв - [93]

А. Л. Да, зубы начали выпадать и челюсти зашамкали. Когда земля под ногами этой партийной пирамиды поплыла, возник такой последний оскал режима, в виде контроля за распоясавшейся богемой, репертуаром дискотек; список запрещенных групп, в рамках которого меломаны были приравнены к фашистам и на них заводились даже уголовные дела. Инфернальная пятилетка – от смерти Высоцкого, Брежнева и до смерти Черненко. Уже как бы переживший сам себя, сформировавшийся в нас рок-н-рол, оказавшись в глубоком вакууме, превратился в нечто особенное. Мы с Мамоновым уже были взрослыми мужиками, которым, по идее, надо было заниматься другими вещами, нам уже было за тридцать. И вдруг вот так получилось… причем, думаю, параллельно в Москве этим же занимались и другие тусовки, изредка пересекающиеся на «квартирниках».

Столичный андеграунд был разобщённым и крайне глубокого бурения, ведь у нас был сильно неравнодушный к нам враг, КГБ. О той славной эпохи осталось мало свидетельств (возможно, что-то можно раскопать в архивах Лубянки), и ленинградская рок-клубовская поп-активность сейчас воспринимается более весомо, чем наша. На самом деле мы шли «ноздря в ноздрю». И вообще – это была во многом общая тусовка, которая частенько пережидала очередной «ледниковый период» у меня в квартире и на даче. Тенденция перехода к «ньювейву» возникла в столицах одновременно; в Питере, например, появился «Аукцион», с которым сотрудничал Кирилл Миллер, организовывавший у себя большие тусовки, куда ездили москвичи. Активизировалось взаимодействие между художниками и музыкантами, давшее забавные всходы в виде тех же «Мухоморов», записавших свой «Золотой диск». Мы с ними дружили. Позже, апофеозом этого процесса в советских масс-медиах стал фильм «Асса» и курехинская «Поп-механика», как зеркальное отображение в неофициальной культуре.

Раньше разве что поэты и барды так куражились в мастерских у непризнанных властью художников. А тут все «взялись за руки, чтоб не пропасть по одиночке». И не только музыканты и художники, но и подпольные концертные продюсеры, и богема, и «деловые». Мне как раз тогда стало внутренне очень тесно в кругу «иконщиков», и я искренне все эти творческие начинания поддерживал и участвовал. Моя квартира превратилась в «дом культуры» с видеомагнитофоном JVC, как центра притяжения, а дачная студия – в «закрытую» концертную площадку. Не исключено, что сам факт родства с переводчиком Брежнева, (мама ещё в 1969-м году вышла замуж за Виктора Суходрева), помог мне избежать репрессий в этот период. Иногда «Аквариум» приезжал в полном составе, но, что интересно, в день премьеры «Звуков My» 28 января 1984 года, приехал уже коротко стриженный Густав. В тот же вечер он почти тайно проник на after-party на Каретном для знакомства с Цоем, а до этого момента Георгий Гурьянов хипповал.

Мы пересекались с какими-то акциями Гарика, навещали Тегина в его «серебряной» комнате, и началось то самое движение, которое можно артикулировать как ньювейв. В Питере было использовано множество цитат из того «видеопериода», от «Странных игр» до нового воплощения Гребенщикова. Вот тогда с подачи и рекомендации «Аквариума» у нас появился Сережа Африка. Больше с подачи Гаккеля, который притомился от неугомонного подростка, жившего у Севы дома, и сбагрил его нам в качестве барабанщика. Сопроводив, кстати, некоторыми предостережениями, которые спустя тридцать лет, увы, во многом, оправдались. В любом случае Африка свою культурную миссию выполнил, а то, что в 21-м веке он столкнулся с сильными искушениями от власти и не выдержал, к нашей истории уже не имеет отношения. Тогда он был шустрый, великолепно коммуникативный.

Успевал везде и со всеми. Никогда не забуду, как буквально незадолго до смерти Зверева, они заявились ко мне домой ночью вместе, удивив известием, что и с «Толиком» Африка умудрился наладить контакт. Они даже сделали несколько совместных работ. Сережа отыграл в нашем первом концерте, но способностей стабильно держать ритм в такой группе, как наша, у него не обнаружилось, и уже весной 84-го Мамон его выгнал.

Этот первый наш концерт прошел достаточно забавно. Я тогда пришел в школу № 30, где мы с Мамоном когда-то безуспешно много лет учились, и наплел директору, что мы хотели бы сделать музыкальный вечер для «выпускников – отставников» – на что тот, по-доверчивости, согласился. И вот наш первый концерт состоялся в актовом зале школы, на сцене, которую Советская власть украсила огромными портретами Ленина и Карла Маркса, плюс своими инсталляциями – наш друг из Одессы художник Вадим Гринберг, и действие получилось впечатляющим. «Нашего» народу набежало полный зал; дирекция была в шоке, но для нас с Петром, не менее впечатляющим, стало другое явление, практически инфернальное: все знакомые нас радостно поздравляли, и вдруг из публики появился страшный, попросту черный человек, вылитый Квазимодо, с огромными лапами, который подошел к нам, пожал руки и сказал: «Наконец я услышал свою музыку. Такую, как мне надо.» И исчез куда-то, видимо, скрылся под землей – потому что больше мы его никогда не видели.