Ньювейв - [91]

Фарцовщиком и утюгом я никогда не был. Тех, кто занимался иконами, называли «иконщиками», «досочниками», а иконы – «досками» и «айками». Гуляла тогда вся наш новомодная братия в ресторане «Архангельское», где сходилось все «деловые», от откровенно криминального до богемно-творческого люда. Мы иногда встречались в кабаках с «утюгами», которые создавали по ресторанам «итальянский стиль», заказывая музыкантам песни Челентано. Уживались тогда рядом все, вплоть до того момента, когда наших престарелых выживших из ума верховных котиков не втравили в историю с Афганистаном.

На мой взгляд, это была, конечно же, провокация: дряхлеющие члены Политбюро совершили ключевую ошибку, введя туда войска. В этом были и стратегические ошибки, и много личного (Брежнев, как я слышал, разозлился на Амина) – и с того момента пошел какой-то негативный процесс. И вот на этой волне, вернее, на спаде, мы докатились до Олимпиады. Ожиданий она не оправдала. Чем-то это явление было похоже на сочинскую Олимпиаду, которая при всем размахе закончилась пшиком, на фоне Майдана и ощущений новой «холодной войны». Так и тогда Запад постарался все это дело облажать. Был я на открытии в Лужниках, к этой дате всех неугодных элементов убрали из поля зрения. Как моего брата, самого яркого хулигана в нашей компании. У него была «статья», которая отмазывала его от армии, но у Володи действительно были проблемы… Вот его, в важные для страны моменты, будь то приезд Никсона или Олимпиада, тут же упаковывали в «психушку» с глаз долой подальше. Москва была пустынной, везде продавалось многое а-ля заграница, а я, как дурак, поехал накануне церемонии Открытия за иконами и не врубился, что контроль будет усилен и все машины будут шмонать при въезде в город. Причем, кордоны начинались от Владимира, где у меня изъяли всю мою добычу и так и не вернули, хотя у меня были расписки от бывших владельцев икон. Зато именно с этого периода у меня лет, наверное, на восемь началась другая история, в рамках которой у меня кто только из самых одаренных рок-музыкантов СССР не перебывал и не переиграл в моем доме! Все тогда только восходящие звезды питерского рок-клуба давали свои первые московские концерты у меня. Я и сам уже не помню всех и всё, к тому же в 82-м появился видеомагнитофон, и формат «квартирников» чередовался с кино-видео просмотрами.

Избыточный элемент порока, который накапливался в семидесятые, как-то находил свой выход, а потом случился «трест, который лопнул», как у О'Генри. По идее, после семидесятых страну должен был накрыть коллапс: и по отношению к работе на производстве, и по выяснениям отношений наверху и в министерствах, и по богемному выпендрежу, который скоро превратился в протест. И потому, как короткий срок пожили на широкую ногу: столичные центральные магазины снабжались бесперебойно, в Елисеевский уже завозили западные коньяк и виски; Куба одаривала ромом и сигарами, были финские и чешские конфеты… все остальное, приложив усилия, можно было достать «из-под полы». Мы говорим о двух столицах и Прибалтике, в остальной же стране все, конечно же, было иначе.

Смена эстетик – с битнической и хипповской в сторону ньювейверской – произошла достаточно резко, году в 82-м. Я это связываю с появлением видеомагнитофонов в Советском Союзе. Визуальная эстетика вообще важна для артистов, и до нас она доходила через журналы и обложки пластинок – те же Марк Болан, Дэвид Боуи или «Кисс». Но с появлением видео и кино смещение в сторону визуальных опытов стало неизбежным. Плюс – MTV-шные ролики и кино; в начале восьмидесятых с Боуи вышел эстетский фильм «Голод» – и все это отсматривалось у меня дома. Надо сказать, что многие ленинградские музыканты почерпнули из этого видео многое для своих сценических экспериментов. Это помогало двигаться вперед. На мой взгляд, термины «ньювейв» и «панк» были абсолютно не артикулированы отечественной журналистикой. Я не помню, чтобы были какие-то объемные статьи по этим темам, кроме нескольких заметок про панк и мифологию, которую развивали Гурьев, Смирнов и Ко в самиздатовских «Урлайте» и «Контркультуре». Троицкий тоже особо не философствовал по этому поводу – при том, что его книжка Back in the Ussr стала бестселлером на Западе. Хотя я все же пытался определить приближение и пересечения понятий и эстетик «новой волны» и «панк-революции» в статье 1986-го года «Простые вещи», которую Серёжа Жариков опубликовал в своём самиздатовском «Сморчке». Я считаю, что у нас панк оказался частью ньювейва, а на его исторической родине все развивалось по-другому, через гаражную эстетику Нью-Йорка, я имею в виду Игги Попа, NewYork Dolls и других.

М. Б. Я уже неоднократно озвучивал идею, что у нас все произошло одновременно. Почему-то от ньювейва эстетика андеграунда развивалась через панк к гранжу, а постпанк появился раньше панка, но в начале девяностых дозрел до крепкого «инди» и «Манчестера».

А. Л. Мне кажется, что в Англии это все было своевременно проговорено и сформулировано; межа между «панком» и «новой волной» была определена чётко. Хотя некоторые группы, типа Stranglers заигрывали и стой и с другой эстетикой. Но вряд ли можно сказать, что группы Duran-Duran, Japan и подобные были наследниками панк-революции семидесятых. Это была поднявшаяся из недр семидесятых волна новой романтики, а у нас это все было сварено в одном неглубоком котле – и на тот период, может, даже и к лучшему.