Нож великого летчика - [16]

— Выкрасть?! — одновременно воскликнули Мадлена Людвиговна и Шарлотта Евгеньевна, делая большие глаза.

— Ну да, — кивнул Юрка. — Другого способа вернуть вам нож я не вижу, и это будет только справедливо. Жаловаться он не побежит, факт. Хорошо было бы ещё и припугнуть его так, чтобы он больше никогда не возникал, но как это сделать, я пока не знаю. Ничего, что-нибудь придумаем.

— Но… право… — подруги растеряно переглядывались.

— Да, а можно, наконец, поглядеть на нож? — вмешался Димка. — А то мы все говорим о нем и говорим, а до сих пор не видели.

— Да, конечно, — Мадлена Людвиговна устало махнула рукой и обратилась к Шарлотте Евгеньевне по французски — явно с просьбой достать ножик из серванта, потому что Шарлотта Евгеньевна сразу подошла к нужному ящику, выдвинула его и, достав нож, вручила Димке.

— Ух ты! — у Димки засверкали глаза, и у Юрки, впервые увидевшего нож, тоже. — Да, такую вещь ни за что нельзя отдавать всяким… всяким гадам! — у него, видно было, напрашивалось словцо покрепче, но он сдержался, чтобы не смущать старушек. Которые, кроме всего прочего, были гувернантками и привыкли к изысканному обращению.

— Кроме того, этот нож мне безумно дорог как память, — сказала Мадлена Людвиговна. — Но ни одна вещь не стоит жизни живого существа.

Димка рассеяно кивнул — он внимательно изучал нож и, похоже, не слышал толком, что сказала Мадлена Людвиговна. Аккуратно вынул нож из кожаных ножен, провел пальцем по лезвию, потом уравновесил нож на двух вытянутых пальцах, проверяя, где у него центр тяжести — видно, припомнил мое упоминание о том, что этот нож всегда летит лезвием в цель, так он отцентрован.

— Странно… — пробормотал он. — у него центр тяжести смещен ближе к лезвию, чем я думал. Я как-то делал такой нож, чтобы он всегда втыкался, и мне пришлось заливать свинец на две трети длины лезвия, считая от рукоятки. А тут центр тяжести где-то на одной трети длины от рукоятки. Интересно, почему?

— Может, у тебя рукоятка была тяжелее? — спросил я.

— Нормальная, наборная, — ответил Димка. — Я делал нож из старого трехгранного напильника. Мне на заводе просверлили его во всю длину, почти до конца, а потом я подбирал центр тяжести так, чтобы он всегда летел отстрием вперед. Забью кусочки алюминия, потом кусочки свинца, проверю кувыркается. Значит, все вытряхаю и свинец с алюминием закладываю по-другому, чтобы свинец подальше от острия был. Так, методом тыка, и подобрал. А уж потом накрутил резьбу в отверстии, на пять сантиметров вглубь, нарезал на стальной стержень резьбу с таким же шагом, ввернул его до упора, и уж на него набирал и эту перекладинку для упора пальцев, и разноцветные колечки.

Он опять взвесил нож на двух пальцах.

— Ну, с этим ты и потом можешь разобраться, — сказал Юрка. — А пока надо решить, принимаем мы наш план или нет.

Мадлена Людвиговна поглядела на красивые старые часы, стоявшие на серванте.

— Без пяти четыре. Надо собираться. Я одеваюсь медленно, так что времени у нас не так много. Подождите нас здесь, пожалуйста.

Они с Шарлоттой Евгеньевной удалились, а мы остались любоваться ножом. Мадлена Людвиговна собиралась почти полчаса, а мы даже не заметили как пролетело время — так тщательно мы прощупывали, поглаживали и пробовали пальцем каждый миллиметр ножа, так основательно проверяли, насколько удобно его рукоятка ложится в каждую из наших рук, так напряженно вглядываясь разбирали каждое слово надписи на незнакомом для нас языке…

Мадлена Людвиговна появилась опять в элегантном платье, серых тонов, как и подобает для прогулки на кладбище. На ней был приталенный пиджак под цвет платью, из нагрудного кармана пиджака выглядывал уголок кружевного платка, и узкими кружевными полосками, достаточно скромного, но приятного узора, были отделаны манжеты и верхние кромки пиджака. Лицо её стало ещё розовее, а шляпку на этот раз она выбрала с темной полувуалью — тоже, видимо, как намек на траур и скорбь. Мы никогда не видели, чтобы так одевались в жизни, подобные наряды встречались нам лишь в зарубежных фильмах, вроде «Фантомаса», когда там показывают великосветские балы и богатую жизнь, поэтому естественно, что мы были потрясены, и что я запомнил этот наряд Мадлены Людвиговны до мельчайших деталей. Позднее мы убедились, что она всегда так одевается, абсолютно не считаясь с советской действительностью, которую словно не замечала и не воспринимала. Так, выходя в булочную, она могла надеть, к очередному элегантному платью, лайковые перчатки до локтей, по моде то ли начала тридцатых годов, то ли ещё более ранней. В округе её знали, и посмеивались над ней — сами понимаете, как могли относиться к таким платьям и к такому образу жизни в заводском рабочем районе — но нас она приводила в восхищение, хотя нам она тоже казалась немножко «ку-ку». Нам — мне, Димке и Юрке — представлялось вполне естественным, что только так и должна одеваться женщина, которая хранит как бесценный сувенир нож Сент-Экзюпери.

— Вот я и готова, — со вздохом сказала она. — Давайте запакуем нож — и пойдем!

— Вы не волнуйтесь! — с жаром сказал я. — Мы вернем этот нож, обязательно вернем!