Новый Рим на Босфоре - [235]
Нужно ли говорить, что Акакий воспротивился такому выбору Египта, и с ним солидаризовался император? А недавняя клятва будущего архипастыря Египта – никогда не занимать престола – давала царю формальный повод не признавать его избрания. В результате Талайя был низложен. Правда, оставался существенный вопрос: а кого можно предпочесть неверному Иоанну? И здесь патриарх Акакий допустил, по-видимому, серьезную ошибку.
Желая поставить Талайю на место, будучи много наслышан про Петра Монга и зная его популярность в народе, он предложил императору восстановить того в патриаршестве, убедив Зенона в том, что Петр сможет успокоить Александрию и в благодарность сохранит верность царю. Помимо иных обстоятельств, Акакий руководствовался тем соображением, что население Египта было целиком и полностью на стороне Петра Монга, и верховной власти нужно было еще многое сделать, чтобы отторгнуть египтян от Илла, который через своего ставленника Феогноста контролировал эту чрезвычайно богатую провинцию. Акакий прекрасно знал о любви местного населения к Петру Монгу и рассчитывал через того привлечь к Церкви монофизитов. Таков был это прекрасный на первый взгляд план, принесший, однако, вскоре горькие разочарования его создателю[1103].
Император был в принципе не против этого, но и он, и сам Акакий понимали, что монофизит Монг никогда не согласится признать Халкидонский орос. Поэтому Акакий решил найти такой компромиссный вариант исповедания веры, который бы удовлетворял и IV Вселенскому Собору, и, с другой стороны, снимал акцент с тех аспектов, наиболее неприемлемых для монофизитов. Неизвестно как, но Акакий сумел снестись с находившимся в тайном месте Петром Монгом, и они заранее обо всем договорились[1104]. Согласительную формулу облекли в императорский указ, который получил название «Энотикон» («примирительное исповедание»), и Зенон, убежденный Акакием в его действенности и православии, подписал документ.
Августал Феоктист, как пособник изменника Илла, был отставлен, а его преемник Пергамий провел выборы Петра Монга (482—489) на кафедру, куда он вступил уже во второй раз[1105]. Вновь назначенный патриарх торжественно въехал в Александрию, огласил текст «Энотикона» и разъяснил его, к вящему удовольствию присутствующих монофизитов.
В принципе ничего страшного «Энотикон» не содержал. И едва ли его можно назвать антихалкидонским, поскольку в документе прямо говорится о том, что Господь, единосущный Богу, единосущен нам по человечеству. По мысли его разработчика, патриарха Акакия, «Энотикон» должен был явиться вестником объединения всех восточных церквей, о чем и было сказано в первых же строках документа.
«Зная, что и начало, и скрепляющее основание, и сила, и оружие непобедимое нашего царствования – единственная правая и истинная вера… мы ночью и днем в каждой молитве и с усердием и через законы сильно желали, чтобы благодаря ей (вере) умножилась повсеместно святая от Бога Кафолическая и Апостольская Церковь, неуничтожимая и бессмертная мать наших скипетров, и чтобы также благочестивые паствы продолжали оставаться в мире и единомыслии, относительно Бога, возносили молитвы…»
Затем по тексту «Энотикона» признаются три первых Вселенских Собора, анафематствуются Несторий и Евтихий и несколько обходится вопрос о статусе Халкидона. Помимо прочего, «Энотикон» устранил некоторые терминологические двусмысленности, присутствующие в Соборном оросе[1106].
Только в вопросе о двух природах Христа «Энотикон» не сказал ни одного слова, как будто такого вопроса вообще не существовало. Это давало возможность каждой из противоборствующих сторон толковать документ по-своему. Легким реверансом в сторону монофизитов было и то, что «Энотикон» анафематствовал всех, кто неправославно мыслил в Халкидоне или на каком ином Соборе. Это теоретически предполагало, что и среди присутствующих на Халкидонском Соборе лиц кто-то мог мыслить не вполне православно. И действительно, ведь на нем присутствовало множество сторонников Нестория и Евтихия – формально против такого положения возразить было трудно[1107].
Как представляется, император подписал этот документ «зряче». Действительно, волнения в Церкви не утихали. Василиск своей «Энцикликой» внес сумятицу в епархиях, а его «Антиэнциклика» ровным счетом ничего не давала, поскольку только приводила ситуацию в первоначальное положение. Созвание нового Вселенского Собора в таком положении, когда единомыслия в Церкви не было, а власть императора держалась на волоске, могло стоить царю трона, а Кафолической Церкви – целостности. Кроме того, военное положение государства было крайне тяжелым. Поэтому царь считал наиболее разумным попытаться найти некую примиряющую формулу, вычленить те православные догматы, которые уже реципировала Церковь и которые являлись общепризнанными, и обойти стороной дискуссионные аспекты.
Такая позиция, основанная на принципе икономии («домостроительства»), не была чуждой для Кафолической Церкви и, особенно, для Востока. И если не воспринимать «Энотикон» как догматический документ, а принять его только как примиряющее исповедание, то по большому счету нужно признать, что критика его нередко чрезмерно строга.
