Новый ренессанс - [139]
Попутно могут решаться военные и хозяйственные задачи. Как остановить и перенаправить воду реки: для этого надо особым образом расположить камни на дне; как использовать воду для мельницы; как сделать, чтобы поток не вымывал почву. Но свободная мысль никогда не сужена утилитарной целью, то и дело она без помех вырывается на волю. Среди гидравлических экспериментов вдруг вырисовывается проблема, не решенная и современной наукой; многозначительно загадочен переход к бесконечно малым, как если бы в них Леонардо видел разгадку гравитации: «О том, что невозможно описать волнообразность воды, если прежде того не определено, что такое сила тяготения и где это тяготение рождается и умирает. Если в вазу, полную вина, входит столько воды, сколько снизу выливается воды и вина, сказанная ваза никогда не окажется полностью лишена вина: это доказывается тем, что вино есть непрерывное количество и делимо до бесконечности». В силе тяжести участвует, пусть в малой мере, всё; каждая вещь – потенциальный центр всеобщего притяжения. Мысль продолжена в другой тетради: «Желание всякого тяжелого тела в том, чтобы его центр был центром земли» (Forster III 66 v).
И снова наблюдения о цвете, которые привели бы в восторг Гёте, доведись ему держать в руках и прочесть эту шифрованную рукописную тетрадку. «Светлость воздуха порождена водой, которая в нем растворилась и превратилась в неощутимые зернышки, которые, приняв свет Солнца с противоположной стороны, создают светлость, являемую этим воздухом; а голубизна, кажущая себя в нем, порождена мраком, прячущимся после этого воздуха».
После водных бурь Леонардо еще раз захватывают воздушные потоки. Он снова возвращается к силе пара. Опять извиняясь за спешку и скачки, составляет план пятнадцати книг, которые он напишет. Невыполнимое теснит со всех сторон. «Если бы можно было сделать колодец, который прошел бы через землю с противоположной стороны…»
Раньше, когда было больше досуга, он взглядывал на свою художественно-изобретательскую «науку видения», saper vedere, со стороны. «Живопись… тонкое изобретение, которое с философским и тонким созерцанием рассматривает все качества форм… справедливо мы назовем ее внучкой природы и родственницей Бога» (Codex parisinus А 100 r, записано в 1492). Хороший художник вторая природа, seconda Natura. Служение такому искусству захватывает всю жизнь. «Художнику необходимы математические науки, принадлежащие к живописи, и расставание с сообществом чуждым его работе, и ум изменчивый смотря по разной направленности предносящихся ему предметов, и далекий от других забот» (Codex Atlanticus 184 v.а.). С таким художником может сравниться поэт. «Когда поэт перестает изображать (fi gurare) словами то, что фактически есть в природе, то он не делает себя равным художнику», оставаясь ритором, астрологом, философом, теологом. «Но если он вернется к изображению какой-либо вещи и сделается подражателем художника, то сможет удовлетворить глазу в словах, как художник делает кистью и цветом: гармония для глаза, как музыка для слуха» (Quaderni anatomici С III, 7 r). Жизнь дана для этого художественного вдумывания в мир. «Как хорошо потраченный день дает счастливо уснуть, так хорошо употребленная жизнь дает счастливо умереть» (Codex Trivulziano 27 r, записано ок. 1490). Надо спешить, потому что иначе страшная судьба подстерегает человека. «Как иначе надо именовать некоторых людей, если не проходами для пищи и умножителями навоза – и наполнителями выгребных ям, потому что через них ничего другого не появляется в мире, никакая добродетель не вводится в действие» (Codex Forster 11174 v.). Может быть, даже злое действие лучше пустого существования, но намного ли? «О жестокости человека. – Появятся живые существа на поверхности земли, которые всегда будут биться между собой, и с величайшим ущербом и часто смертью обеих сторон… Ни одной вещи не останется на поверхности земли или под землей и водой, которую бы они не отыскали, не изъяли и не испортили; и вещи одной страны не перенесли бы в другую; и тело их сделается гробницей и проходом для всех уже мертвых тел живых существ. О мир, почему ты не разверзнешься? и не провалишь в глубокие расщелины твоих пропастей и пещер, чтобы не показывать больше небу, такое жестокое и безжалостное чудовище?» Художественное изобретательство Леонардо избегает в упорном труде косной лени и оно же призвано остановить преступный грабеж земли. «Кто не наказывает зло, велит, чтобы оно совершалось» (Parisinus 118 v.).
Леонардо весь в работе, ему осталось жить десять лет. В Кодексе Хаммера почти нет философии и эстетики. Он занят проектом подводной лодки, который держит втайне «из-за злой натуры людей, которые прибегли бы к убийству в глубине морей, разбивая днища кораблей и топя их вместе с людьми, которые там внутри». Он строит планы осушения болот, как старый Фауст. Но главной тревогой остается трагедия планеты, вены которой почему-то оказались вскрыты. «Разветвления вен воды все соединены вместе в нашей Земле, как кровеносные сосуды у других (!) живых существ; и состоят в непрестанном обращении, для животворения ее всегда истощая места, откуда они (в
