Новый мир, 2013 № 04 - [47]

— Знакомые люди, здравствуй, — приветствовала Аглая Борисовна отчего-то обиженным голосом. — Я смотрю — может, забрался кто? А это ты — ладно, — разрешила она, помахав поленом. — Надолго?

— Пока поживу, — ответила Екатерина Петровна, которую насторожило полено и предположение, что кто-то забрался. — Что, — спросила она, — часто забираются?

— Мало ли! Забираются… У Гришайкина ночью дверь дергали — подергали и ушли. А у Слепцовых среди дня с участка ведро оцинкованное утащили. Слепцова вынесла, оглянулась — нету. Вроде все открыто. — Аглая Борисовна обвела рукой просматриваемую местность с частоколом стволов от перелеска. — А след простыл. Я уж до того — на зиму уезжаю, четвертинку оставляю на столе. Залезут — чтобы не гадили… А то по злобе… переломают…

Екатерина Петровна от ужаса прикипела к земле.

— А… сторож? — пролепетала она.

— Что сторож? На днях машина какая-то, серебристая, по поселку каталась. Он побежит за ней? Прошлой осенью бомжи какие-то жили, у речки — гнездо было. Таджики из деревни ходили…

И соседка принялась рассказывать страшилки, одну за другой:

— У меня в позапрошлом году сарай обчистили! Еду взяли — банки тушенки, консервы рыбные, макароны, муку… В мисочке горох был насыпан — взяли и мисочку прихватили. Это ладно — обидно, что сумку на колесах забрали. Хорошая была сумка, старая, на авиационном заводе делали, колеса — неубиваемые… В сумку сложили и увезли, не торопясь. А председатель, представляешь, орет: зачем оставляешь?..

Екатерине Петровне стало нехорошо.

— Много народу живет? — поинтересовалась она с замиранием сердца. — Смотрю, безлюдно…

— Живут, — успокоила Аглая Борисовна. — Работать рано. А народ есть… Вон там — Морозов… он больше пьет. Один, жену похоронил, собачка осталась — Жулька… Встанет, покормит Жульку — опять глаза нальет… Председатель здесь… Гришайкины… Авдеев… все пенсионеры. У Земцовых дед. Хозяйничает… самогонку варит… Сашка тут, рыжий — сторож… есть народ.

Она посмотрела за покосившийся штакетник и выразила снисхождение профессионального агронома — жалкому любителю-белоручке.

— Перекапывать будешь? Картошку не сажай, не справишься. У Калякиных сноха засадила весь участок, так половина в земле осталась… если любители не выкопали. Даже Ляхов, он живет с участка — и то четыре культуры держит… а как урожай, все домочадцы слетаются, с утра до ночи горбатятся. Огурцы у него. — Она стала загибать пальцы. — Клубника… Редиска… и картошку для себя держит. По последней научной мысли, в пять этажей огород, год по дням расписан: там полить, там подвязать. Не нам чета…

— Боюсь, не смогу, — посетовала Екатерина Петровна, дрожа от холода. Ей казалось, что нельзя пребывать в промозглом воздухе, хотя в Москве она находила погоду комфортной. — Заросло, вон… стволы с руку толщиной.

— Корчевать надо, — равнодушно сделала вывод Аглая Борисовна. — А Сашку найми, не мучайся. Он без проблем подряжается. Он Сорокиным участок корчевал… Сторожу платят — копейки.

— Дорого, наверное?

— Как сторгуешься. У тебя водка есть?

Екатерина Петровна вспомнила, что забыла принципиально важную вещь.

— Нет…

Аглая Борисовна, запрокинув лицо весеннему ветерку, расхохоталась:

— Ну, мать! Ты даешь! В деревню — без водки! Будет возможность — привези хоть ящик. Трактористу или плотнику… иначе не расплатишься. Можно у Земцова, у деда, брать… но дорого — самогон хороший. — Она подмигнула. — На праздник лучше ликера — ягодный. В бутылку самогон, ягоды, бутылку тестом закатываешь и на ночь — если печка есть — в печку. Наши женщины вишневку любят делать, а я в этом году на малине… у меня малины много было.

— А где сторож? — спросила робко Екатерина Петровна, которая была далека от общественной жизни. — Как выглядит? Как по отчеству?

— Сашка! Откуда я знаю, как по отчеству! Рыжий парень, высокий такой…

Получив удовольствие от искательной нерешительности собеседницы, Аглая Борисовна сменила гнев на милость.

— Приведу. У меня пара бутылок оставалась, по рюмочке выпьем — сторгуетесь. Только сразу говори, мол, бедная пенсионерка, а то он цену ломить любит…

Она, глядя под ноги, в оттаявшие грязевые лужи, скользя сапогами, пошла обратно по улице, бормоча:

— Любит… думает, все миллионеры… по горло в навозе сидим…

Екатерина Петровна вернулась в дом ободренная. Она не испытывала к Аглае Борисовне симпатии, но все же оказывалась не одна — невидимой свитой тянулись за Аглаей Борисовной упомянутые ею жители поселка. Неприятно было присутствие параллельного мира бродяжек и налетчиков на дачные домики — но Екатерина Петровна и не сомневалась в наличии этого мира. С одной стороны, жутковато было услышать о чужаках и ворах, но с другой — панический страх перед темнотой и неизвестностью обрел внятные очертания. Особенно ей не понравился рассказ, что у Гришайкиных дергали дверь, — казалось бы, что ее дергать в темноте, когда не видно толком, куда лезть и что брать? Она бы, наверное, умерла от ужаса… Она подумала купить щебня, засыпать вокруг дома, чтобы слышались шаги проходящих. Потом вспомнила, что не имеет возможности разбрасываться деньгами… а потом — что у Гришайкиных висит лампа от датчика движения, и поэтому окружающая обстановка хорошо видна, а у нее нет ламп, и ничего не видно, и, возможно, похитители не полезут к ней в кромешную черноту.