Новый мир, 2012 № 09 - [11]

Так сегодня прекраснодушествовал Евгений Бенедиктович на сиденье трофейного “нэша”, машины ширококостной и некрасивой, с низким задом, да и холодной; вот и Алексей Павлович простудился некстати, вслед Ларисе Ивановне, теперь одному Лючину мотаться к этому Скробову. Конечно, у “нэша” ход мягкий, но по нашим дорогам… Усмехнулся — население — почти с гордостью, глядя на какую-нибудь заморскую красотку: по нашим дорогам не пройдет! И почему-то вспомнилось: минувшим летом пришлось ехать к Алексею Павловичу на дачу в деревню, надо было срочную депешу передать, так они с Колей, едва сползли с Волоколамского, сразу же застряли в глинистой луже, и мотор заглох. Погода была пасмурная, хотя теплая, и дождь накрапывал. Коля заводил “нэш” вручную, но не успевал сесть за руль, как мотор глох. Лючин толкал машину сзади, Коля посоветовал разуться, но он раздраженно, глядя на свои измаранные брюки, бросил: “Теперь уже все равно!” А Коля разулся, и когда все-таки добрались до деревни, босой, осторожно и с видимым удовольствием ступая по мокрой гусиной травке узкими длинными ступнями, а пятки детские — отметил про себя Лючин, — прошел к застекленной верандочке крайней от поля избы. Конечно, он не раз уже бывал здесь. Изба была крашена свежею зеленой краской, а окна — с белой вязью наличников. Дверь, как только Коля поднялся на крылечко, распахнулась и сразу же пропустила Колю. А тут и дождь кончился, небо быстро и светло очищалось от туч, и запахи — лета, деревни, земли и даже остывающего пробензиненого корпуса громоздкого “нэша” заставили и недовольного Лючина выбраться из машины, и теперь он ходил кругами и ждал. Как обычно.

— Алексей Павлович уже в городе. Здесь какая-то актриса избу снимает, вот она Алексея Павловича с женой и увезла. Час назад, — сказал незаметно подошедший Коля. — А теща Алексея Павловича нас приглашает чай попить.

— Нет-нет, — поспешно отказался Лючин, он не любил новых знакомств. — А вы идите, Коля. Я подожду. Просто подышу. Такой воздух.

И улыбнулся наконец, а Коля:

— Хорошо, — бесстрастно, как это он умел.

И тут загорелая девушка в сарафане и с косичками русыми вышла на крыльцо и потом, когда они уезжали, и развернувшийся неуклюже “нэш”, вскидываясь на ухабах, уже колыхался вдоль изб, и деревенские собаки с лаем бежали за ним, глядела вслед… А ведь это она была, Леля! — сейчас сообразил Лючин. Я еще тогда мог бы с ней познакомиться, если бы не характер мой дурацкий. Куда я спешил в тот вечер? Не помню. В оперетту? К Леточке? Это он так Виолетту звал… Да нет, с Леточкой мы уже тогда поссорились. Значит, к Фане? Короче, мог бы зайти. А Коля пошел. Вернулся, правда, скоро и еще принес пирожки. Три пирожка с черникой. Настя такие пекла. И, благодарный этим воспоминаниям, Лючин повернулся к Коле всем телом, спросил, ну, может, просто, чтобы сказать что-то:

— Как с университетом?

И осекся, увидев плотно сомкнутые Колины губы. Шея с обмотанным вокруг клетчатым кашне откинута назад. Коля молчал, будто вопроса вовсе не было. Последнее время Лючин чувствовал постоянную неприязнь к себе, исходившую от Коли. Конечно, Евгений Бенедиктович мог ошибаться, но возможно, тот просто недолюбливал евреев — теперь со многими так было. Машина уже сворачивала на Пресню, и серый длинный дом противу зоопарка, дом, в котором помещалось Министерство геологии, а Лючин по привычке говорил — комитет, светилось всеми окнами. И это министерство работало по ночам.

— Спасибо, вы свободны, Николай Викторович, — с облегчением сказал Лючин. — Я домой сам доберусь.

Он вылез из машины и, привычно проверяя в кармане перчатки — не забыл ли? — шагнул к подъезду.

— Евгений Бенедиктович!

Это Коля, он догнал его. Щека дергалась, но глаза глядели спокойно.

— Зачем вы спросили меня про университет?

Какой я идиот, значит, опять, верно, у него сорвалось, и с вечерним тоже сорвалось… Вот несчастье!

Пробормотал:

— Простите. Честное слово, я не хотел вас обидеть!

— Тут должно быть ясно, — сказал Коля. — Меня контузило. Потом плен, но я немцам не сдавался. Моя совесть чиста! Но теперь я не могу поступить никуда. То есть не могу вернуться к тому, чем занимался, кем был. Я вожу вас на работу и с работы, Евгений Бенедиктович, а потом Аню на рынок и Алексея Павловича на дачу. И это еще лучшее из всего, что могло бы случиться со мною.

— Я понимаю вас, — поспешно прервал Лючин. — Я правда понимаю.

— Вы? — Узкие глаза Коли теперь еще уже. — Это уже совсем странно. Жалеете, наверное?

— Почему? — наврал Лючин. — Вы так молоды! У вас еще будет много всего. И потом, я думаю, должно как-то перемениться. И в вашем деле тоже. Мне кажется, скоро.

— Откуда такие сведения? Даже смешно. Вы старше меня ну от силы лет на восемь, а говорите со мной как с ребенком. Мне этого не нужно, поверьте! “Должно перемениться” — глупость, Евгений Бенедиктович. Я вам как несостоявшийся историк говорю.

— А я как состоявшийся читатель. Да, да. Толстый мальчик без мамы и много-много книг. Разных. У моего отца была до войны потрясающая библиотека! Когда вернулся из Кыштыма, отца нет, и книг вполовину поубавилось. Зато соседи. Знаете, Коля, я уважаю вас, и мне неприятно, когда вы считаете, что я скрывался от армии, ловчил…