Новый мир, 2012 № 05 - [25]

Иногда он все-таки думал, как будет ночевать сегодня и будет ли спать. Эта мысль была не страшной, просто было интересно, как это будет.

Справа тянулась заснеженная, метров двадцать открытая коса, по краю леса было полно сухостоя. Ефимов причалил и осмотрелся. Как и на первой ночевке, над ним поднимался обрывистый, местами заросший лесом крутой склон. Только справа мог кто-то притащиться. Если ему чего тут надо было. На косе не было ни следа.

Наверное, это и есть раздвоение личности… Один в нем все чего-то опасался, другой же… тому было неудобно за своего товарища. Этот смелый откуда-то знал, что не надо ничего бояться, и был как будто спокоен. Боялся осторожный. Не панически, но так… побздохивал, как говорил покойный отец Ивана. Озирался иногда лишнего…

Саня Мальков, охотский друг и охотник-промысловик, по поводу такого раздвоения говорил: как в тайгу заезжаешь, первые три дня каждого куста шарахаешься, потом привыкаешь…

Снег был мокрый, не слякоть, но вещи на него не положить было. Места для палатки тоже не нашлось, под снегом оказалась крупная, косо уложенная галька, разъезжающаяся под сапогами. Можно было спать в лодке. Ефимов посмотрел на нее. Пустая и мокрая, она стояла на мелком каменистом перекате. Зашел в воду, постоял, подумал, задрал корму на камни, чтобы лечь лицом к берегу, с боков подпер. Лодка стояла крепко. Вышел на берег, достал виски, сел на буфет и глотнул как следует. Он был весь мокрый, и надо было переодеваться и сушиться, но сначала хотелось просто посидеть.

Сумерки опускались в каньон, место дичало на глазах. Противоположный берег приблизился, навис над лагерем, почти вертикальные черные плиты с осыпями между ними выглядели безжизненно. Ни птичек, ни мелкой живности не было, всё попряталось от хмурой погоды. Елки стояли ущербные, с небогатой, узкой кроной, затянутые паутиной и лохмотьями висячих лишайников. Казалось, что это больной лес, но здесь, на высоте полтутора тысяч метров, елки все были такие.

Иван долил бензина, завел пилу и свалил две нетолстые сушины. Пилил их на чурки, пила разносилась по каньону корявыми звуками, а он думал, хорошо это или плохо. С одной стороны, незнакомые звуки распугивают зверье, с другой — вспомнились Санины слова. “Если он недалеко где-то будет, — рассуждал Мальков, спокойно подкуривая сигарету, — он обязательно придет проверить, кто ты такой…”

Ефимов перетаскал чурки к костру, наколол ворох светленьких еловых полешек, натесал тонких щепок, сложил и встал на коленки. Было так сыро, что дрова быстро набирались влаги из воздуха и не хотели загораться. Тогда он нащипал совсем тонко… Костер на людей всегда хорошо действует. Иван наложил полешек, посушил руки над все выше поднимающимся легким огнем и начал раздеваться.

У него с детства была такая игра, он называл ее “Северный полюс”. Когда надо было сделать что-то быстро, он воображал, что в лютый мороз находится на Северном полюсе.

Сейчас надо было переодеться в сухое. Это очень страшно — снимать с себя мокрую одежду, когда вокруг белые арктические льды и минус пятьдесят. Страшно и весело. Он содрал с себя все, прыгал на одной ноге, не попадая в чистые трусы, отчаянно искал рубашку в гермомешке, напяливал ее, сухую, на влажное тело, подбрасывал дрова в костер. Наконец все было на месте — сухие носки, рубаха, свитер и даже сухая шапочка… и еще пуховая безрукавочка сверху. Штаны были влажные, но запасных у него не было, а возле костра оно было ничего. “Северный полюс” опять не успел. Мокрые шмотки тяжелой кучей лежали на сумке.

Иван натянул веревку от лодки к елочке на краю леса, подставил весла и развесил одежду.

Пока возился, набрал снега в галоши. Сидел, вытряхивал и думал, что не нравится ему этот лагерь. Все вроде сделано, костер горит, одежда сохнет, дрова есть… а какой-то он неправильный. Сырой, ходить скользко, все держится на соплях, и чего бы он ни делал, лучше уже не сделать. На самом деле он был недоволен тем, что, выбирая место, думал в основном о том, чтобы “никто не приперся”. Из-за всей этой каши в душе он сам ощущал себя не пойми чем. Глядел на себя глазами домашних, от которых свалил с видом серьезного дядьки, и ему не хотелось, чтобы они его сейчас видели. Это было странное настроение. Такое редко бывает на сплаве.

Буфет открыл — все у него было — готовь не хочу. Он и не хотел, но и перебиваться тушенкой тоже было не здорово, одна банка всего оставалась. Взгляд Ивана уперся в ленка, о котором совсем забыл. Он достал нож.

Выпотрошил, вымыл, порезал на тугие куски и сразу бросил в котелок, в холодную воду. Так в Охотске варят. Поставил на таганок, поправил огонь и сел рядом на бревнышко. Уха — дело вроде и простое, а никогда не знаешь, какой получится. Иной раз все предусмотришь и все, что надо есть, а не то. А бывает — под дождем, ночью, на сырых гнилушках — такая выйдет!

Совсем стемнело. Огонь горел высоко, трещал и отражался на мокрых скалах другого берега. Снег начало схватывать корочкой. Куртка на веревке задубела. Он бросил луковицу в котелок и пошел зажечь второй костер на всякий случай. На другом конце косы вдоль звериной тропы лежала елка, Иван попилил ее, когда было светло, и сложил в костер. Теперь, повозившись, зажег и вернулся в лагерь, опять набрав снега в галоши.