Новый мир, 2010 № 09 - [59]

Мы уже не собирались в беседке пить чай, втроем, как раньше. Александр Андреевич не цитировал нам статей и даже не клеймил академика Гвоздева. Говорил он только о Верочке.

— Галя, вы заметили — мы с Верочкой повесили новый скворечник?

Или:

— Вы уже видели, какую красивую скатерть привезла Верочка на стол?

Или:

— Верочка сварила джем, попробуйте, как вкусно…

Иногда я встречала их на пляже. Они приходили туда под вечер, когда дачников почти не было, но между сосен еще держался резиновый воздух, выпущенный из матрасов. Вера купалась, а Валеев стоял на берегу под ивой, совершенно одетый.

Что они делали все остальное время — приходится только догадываться. Может быть, собирали грибы в лесу, гуляли по санаторным аллеям, полным нагретых сосновых шишек, мимо спортплощадки, заросшей папоротником, мимо фасада столовой с огромным мозаичным солнцем, блестевшим в лучах своего заходящего подлинника, и Александр Андреевич рассказывал про затонувший город Диоскуриаду, в котором должна была быть аллея из сорока мраморных колонн?..

Я всегда наблюдала за нимисквозь:сосновый бор, дягиль, калитку, штакетник беседки, сквозь высокую траву нашего двора. Из соседских окон картавил Вертинский, шипела в колонке вода, где-то рядом квохтала курица, как будто прокручивали заскорузлые шестеренки. Я видела, как Верочка целовала Александра Андреевича в его большое ухо, как он что-то читал ей — с пафосом и выражением, как они смеялись, как разбирали грибы… Валеев полоскал их в ведре, а Верочка отрезала ножку, или наоборот, — за дягилем трудно было разобрать. Наверное, им было хорошо вместе — профессору и его аспирантке. И пока меня несло сквозь солнце, сквозь далекий плеск их ведра, я думала о том, как называла его Верочка в те моменты, когда он прятал у нее под свитером голову. Неужели по имени-отчеству…

Не знаю, как долго длилась эта любовь. Год или больше. Следующим летом я почти не жила на даче. Но все-таки увидела их однажды.

Это было на станции. Я уезжала. А Валеев ждал Веру на противоположной платформе с расхристанным букетом гладиолусов. Просто стоял на краю перрона, неподвижно, как бы вросши в воздух. И в тот момент мне показалось, что его мечта немного исполнилась — у него было лицо человека, который ничего не знал. Ничего, кроме времени прихода электрички.

Электричка пришла, остановилась. Сквозь нее я увидела, как сошла на перрон Вера, как Валеев обнял ее, а потом хлопнул по спине, чтобы она не сутулилась.

Потом они медленно пошли по перрону. Александр Андреевич все еще нес свой некрасивый букет, видимо, забыв подарить. И я почему-то особенно тщательно смотрела на них, на их уплывающие спины: ее  — узкую и сутулую и его — огромную, в пиджаке с напряженным швом посередине.

Больше Вера не приезжала.

Александр Андреевич загрустил, осунулся, перестал бриться. У него появилась странная, какая-то растерянная походка, как будто он хотел остановиться, но не знал где.

Он опять подолгу сидел в беседке. Только уже не читал, не включал радио.

— Галочка, никогда не влюбляйтесь в старости. Это как с корью — надо обязательно в детстве переболеть, а то потом тяжело переносится…

Тетя Галя вздыхала, глядя на его босые ноги:

— Простудитесь, Александр Андреевич. Я вас лечить не буду…

— И не надо. Я вам этого не позволю. Когда я решу умереть, то просто задержу дыхание. Так делали буддийские монахи и советские пленные в концлагерях…

Потом Александр Андреевич действительно слег. У него ничего не болело, просто ему не хотелось вставать. Весь день он лежал на диване, открывая и откладывая одну и ту же книгу.

Тетя Галя сама ходила для него за молоком в деревню, варила щи, вытирала пыль с его книг и засушенных морских экспонатов.

— Осторожно со звездами, Галочка, они очень хрупкие! — предупреждал Александр Андреевич с дивана.

Или про телевизор:

— Галя, выключите эту канализацию, у меня лопается голова…

Или про культуру речи:

— Галя, образованные люди говорят звонбит, а не звбонит!

Но тетя Галя не обижалась.

Если он засыпал посреди дня, она била его по щекам и кричала: “Дышите! Главное дышать!” — тетя Галя ни на минуту не забывала, что он может задержать дыхание, как монах или военнопленный.

— Галя, вы переходите все границы, — говорил Александр Андреевич, просыпаясь. — Увольте меня от своей заботы… Я очень от вас устал.

Но тетя Галя не отставала. Она все время была рядом. Она выслушала все истории про Верочку, перестирала все походное его снаряжение, она убирала, расставляла вещи, ездила в город за версткой его книги… А как только поставила его на ноги, Александр Андреевич продал свою половину дома и уехал в экспедицию на остров Крит.

Когда новые соседи выносили из комнат его вещи (книги, планы раскопок, гербарии и прочий хлам), чтобы сжечь во дворе, тетя Галя тоже вышла к костру. Присела у коробок с мусором, повертела в пальцах мумию морского конька, выудила фото затонувших развалин и сказала:

— Вот и он был такой же, как эти его города мертвые...

 

Вчера я встретила Валеева в аэропорту. Загорелый, в белом льняном костюме, в кепке “I love Rome” и с какой-то плутоватой улыбкой — он был похож не то на состарившегося плейбоя, не то на олигарха, путешествующего инкогнито.