Новый мир, 2010 № 09 - [58]

— Галя, никогда не применяйте силу в механике! И почему все красивые женщины такие неумехи?

В другой раз я наблюдала, как уютно сидят они рядом в беседке. Тетя Галя пришивала к его походному жилету карман, а Валеев рассказывал ей об археологических инсинуациях академика Гвоздева, “подтасовщика и плебея”.

…Возможно, что-то и могло бы у них получиться, если бы не Вера.

Эта аспирантка, Верочка, как он ее называл, приезжала к Александру Андреевичу по субботам. У нее была очень интересная тема. Всю неделю Верочка занималась ею в архивах и библиотеках, а в субботу привозила наработанное.

Она была высокая, в модно-мешковатой юбке, в легком свитерке с бордовыми ромбами, на голове — пучок, такой лохматый, как будто она причесывалась без зеркала и на сильном ветру.

Вера сама открывала калитку (то есть знала секрет — дупло под почтовым ящиком, в которое просовывалась рука), проходила мимо беседки, мимо железной цистерны с черной, ничего не отражавшей водой и, задержавшись на крыльце, требовательно произносила:

— Александр Андреич, я вхожу?

В ответ что-то падало, рушилось, поспешно собиралось, после чего хозяин появлялся в дверях, успевая с достоинством произнести:

— Да, да, я ожидал.

Вера скрывалась у Александра Андреевича. И я с завистью представляла его кабинет, где на книжных полках стоят кораллы, засушенные звезды, распученные морские ежи и прозрачный тетраэдр с пузырьками, который среди прочих находок океана казался макетом рыбьего дыхания. Я представляла, как Александр Андреевич показывает Верочке фотографии, которые он делал специальным подводным фотоаппаратом много лет назад, и мне становилось тревожно и неприятно.

Тетя Галя тоже чувствовала себя неспокойно. Она в пятый раз выходила подмести крыльцо, прополоть грядку, громко смеялась сторожу, наполнявшему цистерну у колонки… И смех ее несся в сторону соседских окон, прямо сквозь квадратные дырочки в тюлевых занавесках.

Через два-три часа Александр Андреевич и Вера выходили. Он из вежливости предлагал: “А то посидите, у моих соседок чудесный травяной чай…” И Вера улыбалась так снисходительно-нежно, как будто они с Александром Андреевичем давно были в разводе, а он опять предлагал сойтись.

Наверное, ее тема была действительно очень интересной. Потому что долгое время после ухода Верочки Валеев находился как бы в приподнятом настроении. Он даже слегка подпрыгивал при ходьбе, напевая скороговоркой:

— Сколько путей, сколько решений!

И его широкое, немного азиатское лицо расплывалось в улыбке.

 

Постепенно Верочка как-то утвердилась на нашей даче. Она стала приезжать не только по субботам.

Однажды я натолкнулась на нее в обыкновенный будний день. Верочка сидела на крыльце и чистила картошку.

— Привет, ребенок! — весело сказала она, и у нее в руке качнулся тяжелый локон картофельной кожуры.

— Это наша кастрюля, — хмуро ответила я.

Но Верочка миролюбиво улыбнулась:

— Ладно, в другой раз не возьму.

Кажется, я еще продолжала на нее смотреть. И она поправила запястьем волосы.

А на следующий день, зайдя к Александру Андреевичу, я увидела: Верочка сидела на столе, а Валеев стоял на коленях, спрятав под ее свитер голову. Было слышно, что он что-то шептал — то ли извиняясь, то ли раскаиваясь. А Верочка гладила его по голове сквозь серо-бордовые ромбы, как беременная живот. И на лице у нее таяла такая умиротворенная, прекрасная, торжественная улыбка, как будто она проглотила все счастье мира.

Может быть, в тот день в кабинете было слишком темно, а моих знаний о жизни — слишком мало. Но в первый момент мне показалось, что у Валеева нет головы. Потом, разглядев подробности, я подумала, что Валеев и Вера совершают какой-то дикий обряд, или Валеев сошел с ума, или у него случилось горе, такое безысходное, что заставило его посадить Верочку на стол, потеснив неприкосновенные свитки.

Александр Андреевич не видел меня — я вместе с остальным миром находилась по другую сторону свитера. А Вера подмигнула и приложила палец к губам.

Когда я вышла на крыльцо, меня тошнило, а в голове стоял такой звон, как будто пели сверчки со всех дачных тропинок.

После кабинетной полутьмы все вокруг было ярким, четким, режущим глаза, как бывает, если надеть чужие очки. А может быть, я действительно стала видеть иначе.

Я увидела, что моросящий с утра дождь кончился и по всему участку, мешаясь с соснами, стоят мутные сырые лучи, что в забытой на крыльце кастрюле лежат чищеные картофелины, а на поверхности воды дрожит их крахмалистый абрис…

Я увидела, как из леса выкатилась тетя Галя (ничего-еще-не-знающая, довольная своей корзинкой грибов) и, когда дорога пошла вверх, слезла с велосипеда и повела его за руль, как упрямую скотину.

(Тетя Галя узнала обо всем только утром, когда застала Верочку на крыльце. Та курила, и на ней до самых колен была надета рубашка Александра Андреевича. И у тети Гали в тот момент было такое лицо и такие материки на шее…)

 

Роман Александра Андреевича и Верочки процветал.

Валеев сменил очки и купил себе новые джинсы. Потом у него появились другие зубы, слишком белые для того, чтобы быть настоящими.

Александр Андреевич перестал ходить за молоком — и я больше не просыпалась от его шагов с обертонами алюминиевого бидона. Зато теперь его можно было застать на спортплощадке висевшим на турнике или размахивающим ногами.