Новый мир, 2010 № 03 - [37]

На сундуке горел светильник.

Я представил, как на рассвете внесу ее, полусонную. Как отдерну полог и мы ляжем на холодную простыню. Как моя ладонь будет скользить по ее коже. И как ее тело выгнется мне навстречу.

Неизбежность этого события наполняла меня покоем. Мне не хотелось торопить его — наоборот, я желал испытывать радость этого покоя как можно дольше.

— Ты идешь? — За занавеской чиркнули спичкой. — Где ты?

Я услышал потрескивания фитиля, поднял занавеску — и вышел на террасу.

 

Я вышел на террасу и ахнул — далеко внизу горели сотни огоньков, а над головой мерцали крупные звезды.

— Удивлены? — Пламя свечей колыхалось на низком столе, как стайка рыб. — Это долина…

Она неразборчиво произнесла название.

— …Нижний город — внизу, где течет река, а здесь верхний. Вы не знали?

Я подошел к перилам, перегнулся. Странно, что она снова перешла на “вы”.

— Местные жители, кто побогаче, живут на два дома. — Обстоятельно, словно заглаживая то, что произошло минуту назад, объяснила: — Зимой внизу, где теплее, а летом — наверху. Простая философия.

Кресло хрустнуло, она закинула ногу на ногу. Щелкнула зажигалкой.

— Будете? — В ее пальцах дрожала трубка.

Я затянулся, положил трубку в пепельницу.

Снизу все громче тявкали собаки, и скоро вся долина гудела от лая.

Она перехватила мой взгляд:

— Когда в горах откликается каждая складка, три собаки превращаются в стаю.

— Вы хотите сказать, что собака лает на собственное эхо? — Я услышал свой голос.

— Да!

— Всю ночь говорит сама с собой?

— Почему всю ночь? Всю жизнь.

— Слушайте, а давайте пойдем к ней! — Дым с непривычки ободрал горло, я закашлялся. — Скажем, что никого там нет. Что это эхо!

— А если для нее это смысл жизни? Не растерзает ли она вас, если отнять его? После того как вы откроете ей правду — не перегрызет ли горло? Я бы растерзала…

— А может быть, скажет “спасибо”?

— Истина, как обычно, посередине.

Мы расхохотались, она откинувшись на кресле, я — сбросив тапки.

— В том смысле, что истина черпает из обоих источников.

Собаки затихли, она подняла палец к губам.

Из-под навеса выкатилась гнутая, как расплавленная пуговица, луна. Ее свет тут же заполнил складки гор. Из темноты выступили силуэты вершин и склонов. Они напоминали декорации, грубо вырезанные из картона, а терраса — небольшую уютную сцену.

На свечку спикировал мотылек и тут же упал в лужицу воска.

Следом метнулся другой, третий.

— А ведь это метафора. — Я перешел на шепот. — Схема нашей жизни. Если представить, что реальность есть порождение разума, с кем всю жизнь мы разговариваем? На кого лаем?

Она сдула мотылька, который трепыхался на столе.

— Знаете, в чем главная особенность их религии? — Поправила фитиль. — Они превозносят верховного бога как властелина мыслей. Не полей, лесов и рек, как в других системах. А мыслей! Любопытно, правда? И удивительно верно. Ведь если мир заключается в разуме, достаточно управлять мыслями. Тогда человек сам вылепит мир — и принесет его к твоим ногам.

Я слушал ее и поражался. Человек, имеющий те же взгляды, что и я, свободно говорил о вещах, выразить которые мне никогда не удавалось. То, что выглядело запутанным втойжизни — что требовало интеллектуального усилия и специального знаниятам,— при встречездесьпрояснилось. Стало явным само по себе — как будто всегда во мне находилось, но было спрятано. А еще я вспомнил цыганку. И подумал, что с этой женщиной мне так же легко, как с той — в Вене.

 

— Я пришла к этому с другой стороны, с театральной. Вы заметили, что здесь в каждой деревне по несколько храмов? И что боги в этих храмах изображаются спящими? Гениальный ход главного, правда? Пока боги спят, пусть в них играют люди. Пусть приводят богов в движение — но только мелких, незначительных. Второстепенных. Мне это напоминает репертуарный театр — так умный режиссер мотивирует актера, создавая иллюзию, что от него что-то зависит. Так и здесь, только вместо актеров — люди.

— То есть задолго до Шекспира они открыли что…

— “…а люди в нем актеры”. Да! А теперь давайте представим, для кого играют эти люди. Для кого играют актеры?

— Для зрителя! — Я пожал плечами.

— А если зрителя нет?

— Как на вашем спектакле?

— Да.

— Для себя.

— Давайте начнем с первого — есть ли зритель в этом представлении? И если да, кто он?

— Бог, я полагаю, — тот, верховный.

— Хотелось бы так думать, как хотелось! Но — кто может быть уверенным в этом зрителе?

— Хорошо, тогда можно играть для себя. Капустник.

— А если зал пустой, а играть для себя наскучило? Да и пьеса старая, надоевшая?

— Знаете, если все плохо, актеры снимают костюмы — и идут домой жить обычной жизнью. Себя вспомните, да? Торгуют плетеной мебелью.

— Правильно! Но какую жизнь можно считать обычной людям-актерам в мире-театре? Куда человеку уйти со сцены, когда играть больше нет смысла? Где его дом, где его нормальная жизнь? Где его плетеные кресла? Если даже мыслями его управляют?

— Некуда, в самом деле.

— Потому что сцена и есть наш дом. Игра и есть наша жизнь. И мы играем. Играем, играем, играем. Перед пустым залом, надоевшие друг другу, в старом спектакле на пыльной сцене, с которой никуда не денешься.