Новый мир, 2009 № 03 - [11]

Женщина — в руке пустое пластиковое ведро, белый, словно у доярки, халат и напоминающее покрывало католической монахини сооружение на голове — прошла по проулку. Быстро и, как показалось старику, похотливо оглянулась, подступила к соседскому пятачку земли — и стала собирать спелые помидоры в ведро. Старик, спокойно доев, встал отнести в домик пустую чайную кружку, хрустнул возле крыльца сухой веткой, тетка в белом халате резко обернулась. Старику стало неуютно, когда он ощутил на себе пронзительный, как игла, взгляд. Подхватив ведро, женщина пошла прочь, развязно виляя бедрами.

На другой день, узнав, что старик случайно видел воровавшую, дочь кричала на весь поселок:

— Что ж ты, совсем из ума выжил? У людей урожай воруют, а ты сидишь, смотришь!..

Заявила, что на даче надо ночевать, как все нормальные люди, и если сам старик не хочет, то ночевать будет она. Дочь работала посменно: на сутки уходила из дому, потом два дня слонялась без дела. Если не было денег на водку, становилась беспокойной, тормошила старика бессмысленными разговорами, не давала читать.

В первый же день, что решили ночевать на даче, дочь, пару раз стукнув мотыгой, незаметно выскользнула за калитку. Полоска вечерней зари уже почти погасла, когда она заявилась, едва стоя на ногах, повалилась на приготовленную стариком постель, тут же стала метаться, стонать и звать кого-то в пьяном сне. Посреди ночи проснулась, потребовала пить.

Старик, обходившийся всегда малым количеством воды, утром обнаружил, что трехлитровый эмалированный бидончик пуст. В августе светает поздно. Солнце, выглянув на минуту, спряталось за полосу облаков цвета кованой стали, на низкой траве блестели капельки росы. Выйдя из домика, старик поежился от студеного, уже пахнущего осенью воздуха, прислушался: надрывно и тупо лаяла на одной из соседних линий собака, где-то заливался петух. В такую рань не работала ни одна артезианская скважина, и за водой нужно было идти к остановке автобуса. Вылив из бидона остатки в кружку на столе, старик обулся, надел старый, сильно поношенный, но прочный еще, на хорошей подкладке и с целыми, не прорвавшимися карманами пиджак и вышел в проулок.

Старику нравилось иногда, нагорбатившись на огороде, просто так, без дела побродить по дачному поселку. По саду сразу виден характер того, кто его вырастил. Старик давно заметил, что владельцы чистеньких, добротно ухоженных участков обычно люди спокойные, тихие. Без крика, без лишнего шума ковыряются, склонившись, в земле или мирно, молча сидят, пьют чай. Напротив, только наедут хозяева заросшего, запущенного сада, начинается: “Так! Где молоток?” — “А я откуда знаю, где молоток?” На домик, что на своем участке ставит трудолюбивый, тихий хозяин, и глянуть приятно. Пусть небольшой, только стол да кровать внутри, зато ярко, ровно выкрашен, оконцами смотрит на две стороны: не домик — игрушка. На своем участке в свое время старик построил что-то вроде деревенского большого сарая для скотины, с односкатной крышей, двумя маленькими окошками и дверью. Решил: раз жить здесь всерьез никто не собирается, чего ради стараться? Садовый инвентарь сложить да самому от дождя спрятаться и такого хватит. Потом жалел, что не сделал как у соседей. Но и переделывать, ломать крепко, из хорошего дерева сработанный домик тоже не хотел.

Завернув за угол, старик с любопытством всматривался в пышную поросль вдоль одного из заборов: дубки, клены с резным листом, белая березка — в тесноте тонкие стволы тянутся к солнцу. Из-за беспорядочно растущих лесных деревьев старик, случалось проходить здесь, долгое время полагал, что этот участок заброшен, несмотря на то что виднелся сквозь зеленые ветки основательно и крепко стоящий высокий и широкий, обмазанный белой глиной деревенский семейный дом, выглядывала с двускатной крыши кирпичная же печная труба. При этом облупившаяся, давно не крашенная калитка, в глубине блестела зеленой травой лужайка... Как-то, проходя поздней осенью по поселку, старик заметил вьющийся над трубой тонкий сизый дымок, а возле дома аккуратной стопкой сложенные дрова.

В другой раз, тоже осенью, он застал в этом доме гостей. Стояла, приткнувшись к зарослям, очень приличная новенькая “Лада”, рядом широколицый, не старый еще ее хозяин. Пожилая женщина в черном пальто, придерживая рукой калитку, многословно, как человек, достаточно намолчавшийся в одиночестве, рассказывала про сушку яблок...

Заметив на углу молодую, невысокую березку, старик не сразу понял, что в ней не так. Береза и береза. Только словно бы у рисовавшего березу художника коричневые капельки брызнули с кисти, коричневый привесок так и остался среди пыльной, измученной засушливым летом зелени листвы. Приглядевшись, старик понял, в чем дело: на перекинутых через забор ветках кроме листьев висели еще и сережки. Но, в отличие от виденных в лесу, эти сережки, во-первых, размерами были больше, пальчик уже не младенца, а двенадцатилетнего подростка. А во-вторых, сережки висели наполовину коричневыми до черноты, некоторые, на верхних ветках, даже коричневыми целиком. “Земля потому что садовая, удобренная, — подумал старик. — Да полив. Вот они и созрели раньше времени”. Он протянул руку: сережка легко рассыпалась, сжатая в его горсти. Ровные, пятиконечные, похожие формой на короткий трезубец пластинки — очевидно, просто прокладки. У крохотных желтых семян-точек по бокам оказались полукруглые пластинки, прозрачные, словно крылышки лесной мушки-однодневки. Старик, чтобы рассмотреть лучше, поднес горсть к лицу, в волнении сильно вздохнул — желтые мушки, всколыхнувшись, порхнули по воздуху, осели на листья, планки забора, старику на рубашку. “Вот так пойти, прикопать горсть, — представил он. — Целый пучок весной вырастет. Эх, жалко, лопату с собой не взял...”