за шкирку выхвачена из небытия.
* *
*
Жалко Малеевки! Больше такого ковчега
Нам не обресть: всякой твари там было по паре.
Почвенник, западник там от жасмина до снега
Мирно в аллеях бродили и вирши кропали.
Желтого с белым, советского жалко ампира:
Главного корпуса, тертой морковки с капустой,
Серафимовича многострадального бюста
В чьем-то картузе, под лестницей, возле сортира.
Вольницы детской, компании той воробьиной —
Вот чего жаль! Малышей от себя не гоняли,
Ставили Толкина, в съезд горбачевский играли,
Тайно вращали бутылочку в дебрях жасмина…
Жалко голодной зимы девяностого года,
Плова “бухарского” с горькой компотною гущей,
Пряников, кем-то добытых и розданных с ходу,
Страха, веселья, надежды, отчаянно лгущей.
Жалко Малеевки, этой тропы к водопою,
Где замиряются в засуху дикие звери,
Строф о любви с королевскою рифмой тройною,
В ночь голубиную — стулом задвинутой двери.
* *
*
Святой Антоний из Падуи,
разыскиватель пропаж,
тут снегу столько нападало,
что след потерялся наш.
Развешены в небе простыни,
раздвинешь — там новый ряд,
лишь пудры алмазной россыпи
под фонарями горят.
Святой Антоний из Падуи,
вершитель малых чудес,
найди мне обруч и палочку
и сад, заросший как лес.
Губную гармошку папину
с коричневым ободком,
насквозь и навек пропахшую
мужским душистым платком.
Верни мне девчачьи россказни,
скамейку, где я ждала
подругу почти что взрослую,
что так волшебно врала,
и ветер воздушно-капельный,
и ливня краткий галоп,
и радость мою, что канула
в седой московский сугроб.
Святой Антоний из Падуи,
запечатленный в веках
простой раскрашенной статуей —
мужик с дитём на руках,
найди меня в этом городе,
зареванную умой,
дай молча хлебнуть из горлышка,
домой вороти, домой.
* *
*
Хорошо придворным быть поэтом
В герцогстве иль графстве небольшом,
Сидя у курфюрста за обедом,
Сыто замирать над гуляшом.
Недостатка не иметь в девчонках,
Кругленьких, как барская печать,
Штуками сукна, вином в бочонках
Да окороками получать.
Сдал раз в месяц оду для отмазки —
И пиши что хочешь, и вещай
Про свободу там, про щечки-глазки,
Только графским дочкам посвящай.
Смирную кобылку на конюшне
Грум смазливый кинется седлать,
Пес легавый, не сыскать послушней,
Свистнешь — и примчится… Благодать!
Хорошо придворным быть поэтом —
При любом дворе. Но не при этом.
* *
*
Мимо Николаевых,
Князевых и Сориных,
Звягиных, Наумиков
и Кольцовых-Цзен, —
в гости к папе я иду
тропкою прото2ренной:
тесно на Ваганькове,
я иду бочком.
На Донском просторнее,
вот пойду я к бабушке —
Майя Кристалинская
улыбнется мне,
стюардессы, летчики,
где-то тут и бабушка:
вон она, за Фрумою
Лазаревной Щорс.
И скажу я бабушке:
— Я была у дедушки,
все там аккуратненько,
только нет цветов.
На плиту гранитную
положила камушек:
так у них положено,
камни да трава.
Бабушка и дедушка,
век вы спали рядышком.
В разных полушариях
как вам спится врозь?
С неба скажет бабушка:
— Ты уроки сделала?
Не теряй-ка времени,
музыкой займись.
К другу стихотворцу
Мы вместе пили, мы вместе ели,
Но согласись, мон амур,
Что два поэта в одной постели —
Все-таки чересчур.
Ну да, случаются исключенья,
Вот хоть Верлен и Рембо,
Но их любовные приключенья
Нам повторить слабо.
А вдруг к священной жертве некстати
Потребует Аполлон —
Как мы поймем в тесноте объятий,
Кого к ней требует он?
Не лучше ль двум разойтись поэтам
По койкам — да на покой
И по стишку сочинить об этом?
Прочти, как закончишь свой!
* *
*
Пятирублёвик луны
величиной с юбилейный рубль
(были такие когда-то,
мы их называли “пиастры”), —
впрочем, начнем с начала,
сделаем новый дубль:
пятирублёвик луны
затмил небесные астры.
В этом театре теней
он играет главную роль,
женские и морские
организует приливы,
тянет к себе магнитом
земную влагу и соль
и серебрит в кувшине
ветки цветущей сливы.
Если его приложить ко лбу,
головная боль
вдруг утянется вдаль,
отхлынет в ночные архивы.
* *
*
Бродишь второй час,
шепчешь галиматью.
Господи, дай пас!
Вот чес-слово, забью!
Молнией — по двору,
мимо всей толкотни…
Ясное дело, вру,
ну хоть разок пасни!
Ты ли не знаешь, как
важно услышать вдруг,
чуть скосолапив башмак,
яблочный этот стук?
Рыжему — по ногам,
тощего обведу, —
жирно им, соплякам,
я уже вечность жду!
Мне бы забить хоть раз,
мне бы игру спасти,
Господи, дай пас!
А промахнусь — прости.
