Новый мир, 2008 № 11 - [10]

— Агода, агода… — вдруг вспоминает он и торопит меня. — Тям, даёко.

Митино “далёко” — это конец нашего подворья, где растут самосевом сливы и старые абрикосовые деревья. Там и кусты смородины, которую малыш называет “агодой” и ест ненасытно. Покупная малина, клубника, уличная тютина — все это в меру. Спелая вишня — с большей охотой, особенно походя, на бегу, прямо с веток. Любимую “агоду” может есть и есть.

Нынче смородина хорошо цвела, а уродилась реденько. Видно, попала в дождь. Но малому внуку хватает. Собираю с высоких кустов, кормлю. Он ест и успевает сказать: “Писибо…” И пальчиком тычет: “Агодка… Тям…” И порой сам ухватит одну да другую, из тех, что понизу растут и мне не видны. Пожует, почмокает, довольно пожмурит глаза: “Агодка… Босяя… Сядкая… Босёе писибо…”

Кормимся, пока мне не надоест по кустам лазить. А еще опасаюсь: животишко-то невеликий.

Уходим к иным делам, прихватив горсточку-другую. Забот хватает: “пиливать” или просто лить воду, бултыхаться в ванне. Все больше — “бигом, бигом”.

Пока не приустанем. И тогда — на заслуженный отдых под старую яблоню, на табурет или в раскладное кресло. Неспешно кормиться абрикосами, лениво яблоко грызть.

А иногда просто подремать в тишине и покое, набираясь сил. Летний день долог. Неспешное солнце порою студит свой жар в облаках высоких, прохладных.

— Сидим двоём, — проговорил Митя, поднимая голову к небу. — Сидим… Смотлим абляка... — Добавил: — Писибо. Босёе писибо…

Понимаю, что это вовсе не мне благодарность, но теплой земле, деревьям, траве, воде, родителям и всем добрым людям, малой живности, которая ласково трется у ног или поет над головою, высоко в небе, — всему миру сущему, в котором малыш живет и который славит с момента рожденья. Сначала ангельской светлой улыбкой, потом песней счастливой: “А-дя-а-дя-а… А-дя-а-дя-а…”

Теперь, наконец, словами: “Писибо… Босёе писибо…”

— И тебе спасибо, — отвечаю я тихо и мысленно добавляю: “Спасибо за то, что помнишь и нам не даешь забыть слова благодарные людям и миру”.

Негромкие слова малыша тихим веем растворяются в летнем мире. Конечно, они услышаны.

Прошелестев через ветви и листья, рядом с нами упало спелое яблоко. Под легким порывом ветра прошумела маковка старого тополя, что растет за двором. Где-то совсем вдали, за Доном, благодушно громыхнуло, ответствуя.

Нынче по всей округе грозы да ливни. Славное лето.

Мне бы игру спасти

Бородицкая Марина Яковлевна родилась в Москве. Окончила МГПИИЯ им. Мориса Тореза. Поэт, переводчик. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.

 

 

*       *

  *

Собака лежит как сфинкс,

     наполовину в гостиной,

     наполовину в прихожей.

Собака лежит как метафора —

     наполовину в Европе,

     наполовину в Азии.

Служба ее не трудна,

     загадка ее не сложна:

она затрудняет проход,

     но будит фантазию.

Собака лежит в дверях,

     протянувши лапы вперед,

она улыбается Балтике,

     хвостом виляет Китаю,

в ней черт-те сколько намешано

     характеров и пород, —

вот вскочит! вот огрызнется,

     собьется в стаю!

Но столько щенячьей дури

     играет в ее крови,

что она себя полагает

     лучшей собакой на свете

и думает, что достойна

     большой и чистой любви,

а за свои метафоры

     только мы сами в ответе.

 

 

Песенка

Если крюк торчит в потолке,

что должно висеть на крюке?

Колыбель, мой свет, колыбель,

не тебе ли знать, не тебе ль?

Если встал сундук в уголке,

что должно лежать в сундуке?

Башмачки, мон шер, башмачки

и серебряные коньки.

Если гость плывет по реке,

в челноке плывет, в туеске,

ты пошарь в прибрежных кустах, —

только так, май френд, только так!

 

 

*       *

  *

Сограждане!

Затверживайте стихи наизусть,

загружайте головы Диккенсом

и Вальтер Скоттом!

Три аккорда и песенка

про испанскую грусть

обернутся спасительным хлебом,

а то и компотом.

Истинно говорю вам,

ибо хочу помочь:

перечитывайте Майн Рида,

чтоб избежать расправы.

Сколько бы ни тянулась

тысяча первая ночь,

не обезглавят знающего

последние главы.

Пересказывайте прочитанное,

упражняйте память и речь,

подзубрите Овидия —

он так уместен на зоне!

И соседи по камере

будут вас любить и беречь

и возьмут под свое покровительство

воры в законе.

 

 

Зимний рэп с Марь-Фёдоровной

dir/Марь-Фёдоровна в кухне

гладит рубашки

моего сына,

рассказывает про

своего сына.

Я сижу напротив,

листаю словарь,

перебираю рифмы

на слово “январь”.

— Подобрал котенка,

выбросить жалко

и нельзя оставить:

съемная коммуналка.

Сказала мол устрою

к сестре на работу,

завезла подальше —

эх, да что там…

Я сижу киваю,

гляжу заторможенно,

в уме себя рифмую

с кем не положено.

Солнце показалось и

спать залегло.

— Такой был мальчик жалостливый!

Ничего, прошло.

 

 

*       *

  *

Второстепенные английские поэты,

вы руки тянете ко мне из темной Леты

и, как детдомовская ребятня:

— Меня, — кричите вы, — меня, меня!

Да я сама тут запасным стою хористом,

да я случайно забрела на эту пристань,

мне снилась воля, мне мерещился покой…

Но шелестят уже страницы под рукой.

Первостепенные английские поэты

давно пристроены и кушают котлеты,

забвенья молчаливая вода

над ними не сомкнется никогда.

А я переднего уже тяну, как репку,

и кто-то сильный встал за мной и держит крепко,

и вся компания — а стало быть, и я —