Новый мир, 2007 № 05 - [6]
Приходит мама с работы (это еще до войны было, а мне как фамильный анекдот рассказывалось уже после Победы), а ее трудолюбивый Олегушка сидит с карандашом над Гнедичем и приговаривает: “Стук-грек! Стук-грек!” Что за “плешь” он в Гнедиче рисует? А там совершенно голая сисястая тетка, обвитая толстым змием, и под ней подписано: “Стук „Грех””. А наш Олегушка уже читает! — сообщила мама отцу. Что же он читает? Стук-грек, стук-грек, стук-грек...
У него раньше моего случился интерес к обнаженной натуре...
Не написал я того рассказа о брате, хотя он и задуман был гораздо ближе к немецкому экспрессионизму, представителем которого был Стук, и греха в рассказе должно было быть побольше, чем в раю. Но не написан этот рассказ был задолго до его таинственного исчезновения в Венеции в 1983 году.
Виктор погиб в автокатастрофе вместе с любимой женой в 2004 году, аккурат в День Победы.
Григорьянц, слава богу, только что вырулил из инфаркта с инсультом.
Наталья умерла ровно пять месяцев назад.
Знаю, что Томас Манн написал “Смерть в Венеции” (я то ли читал, то ли фильм смотрел)... В Венецию меня два раза мама не пустила (в город, гдепропадают). Надо бы мне “Марио с волшебником” все-таки прочесть: вдруг и это в Венеции? А — страшно.
26 февраля 2007, Лорен.
Евразийское
Кублановский Юрий Михайлович родился в Рыбинске в 1947 году. Выпускник искусствоведческого отделения истфака МГУ. Поэт, критик и публицист.
Пользуясь случаем, сердечно поздравляем Юрия Михайловича с 60-летием.
Элегия сада Монсо
Молоко тумана; листва в коррозии
и её ж на ветках ещё ошмётки.
С хладностойкими, очевидно, розами
деревцо, распятое на решётке.
Осень — это всегда анархия.
Двадцать лет тому, а кажись, что давеча
Бродский тут бубнил: “Не моя епархия,
извините, деятельность Исаича”.
Много меньше стало в Монсо под снегом
занимающихся спортивным бегом.
...Через год с копейками ход истории
на глазах убыстрился, словно в сказке,
а точней, какой-то фантасмагории,
к неизвестной только глупцам развязке.
Так что я спешу, твою руку трогая —
как ты их осенью согреваешь? —
досказать посбивчивей то немногое,
о чём ты ещё не знаешь.
В базилике Сен-Дени
Тронутые коррозией
листья последних дней.
Осень ещё не поздняя,
будет ещё поздней.
Раз навсегда таинственный
обруч нам сжал сердца:
каждый из нас — единственный
у своего Отца.
Мы не из касты правящих.
Я, например, в бегах,
будто безвестный прапорщик
в стоптанных сапогах.
Но моего служения,
чтобы о нём узнать,
камерами слежения
скрытыми не заснять.
…Всё-таки вавилонскую
жизнь мою искони
что-то роднит сБретонскою
Аннойиз Сен-Дени
с мраморными ключицами,
косточками у плеч.
Мы, монархисты, с птицами
схожи, теряя речь.
Предгорья
Олегу Целкову.
Предгорья лучше гор — они волнуются,
их волны разных уровней колышутся,
в заснеженности скудной соревнуются,
и посвисты ветров оттуда слышатся.
Что будет с жизнью, быстро отступающей
к последним рубежам? Ещё не знаю, но
возможно, то же, что и с убывающей
лазурью, в чей зенит светило впаяно.
И в парном дрейфе старый коршун ястреба
опережает, как судьбу судьба.
…Я сызмала хворал, бывало, гландами
и помню про синдром совковой выучки.
Но мнится — в приграничье с Нидерландами,
усердный подмастерье, мою кисточки
и в расписной аркообразной горнице
вдруг вижу в утро вещее, погожее
в оконце за плечом у Богородицы
предгорья, на подводный мир похожие.
Царь
…Вдруг проснулся не у пыльных полок,
а проникшим в полутёмный терем
на подушках Софьи Палеолог
полугосударем-полузверем.
И когда поднёс к губам, намятым
за ночь заревую, ковш долблёный,
быстротечной жизни склон покатый
перелился в вал волны солёной.
Да, кажись, я правил этим миром,
где шумят леса до океана,
где зенит меняется с надиром
местом в толще белого тумана.
Нет, не помню, кем я был на свете.
Нынче ж в положенье переходном
я уже по щиколотку в Лете,
в мутном молоке её холодном.
* *
*
Ассирийка чистила мне ботинки,
доводя бархоткою их до блеска.
А теперь в холодной её кабинке
никого, зашторена занавеска.
Между тем чем более я старею,
чем охотней тянет присесть на лавку
и прочистить горло, схватясь за шею,
тем верней дела идут на поправку.
На Тверском раскалились под снегом листья.
Отразились сумерки на сетчатке.
…А тогда на скрюченные на кисти
натянула нитяные перчатки
и баском рассказывала: мол, с братом
(мимо шли богемной гурьбой студийцы
в состоянье, видимо, чуть поддатом)
— мы в Москве последние ассирийцы.
Евразийское
Существую сам, а не по воле
исчисляемых часами дней.
А окрест — непаханое поле,
поле жизни прожитой моей.
Кое-как залеченная рана
неспокойных сумерек вдали.
Писк лисиц в улусе Чингисхана,
вспышки гроз над холками земли.
Кто-то вновь растерянных смущает
тем, что ждет Россию впереди.
Кто-то мне по новой обещает
много-много музыки в груди.
Разгребал бы я костер руками,
только дождь упорнее огня.
Воевал бы я с большевиками,
только червь воинственней меня.
Взятую когда-то для прокорма
нам тысячелетие спустя
языки стихающего шторма
возвращают гальку, шелестя.
А в степях, в солончаках всю зиму
не поймешь средь копий и корзин:
то ль акын соперник муэдзину,
то ль акыну вторит муэдзин.
Велимир
Удивляюсь мужеству Велимира:
Председателем аж Земного Шара
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Елена Девос – профессиональный журналист, поэт и литературовед. Героиня ее романа «Уроки русского», вдохновившись примером Фани Паскаль, подруги Людвига Витгенштейна, жившей в Кембридже в 30-х годах ХХ века, решила преподавать русский язык иностранцам. Но преподавать не нудно и скучно, а весело и с огоньком, чтобы в процессе преподавания передать саму русскую культуру и получше узнать тех, кто никогда не читал Достоевского в оригинале. Каждый ученик – это целая вселенная, целая жизнь, полная подъемов и падений. Безумно популярный сегодня формат fun education – когда люди за короткое время учатся новой профессии или просто новому знанию о чем-то – преподнесен автором как новая жизненная философия.
Ароматы – не просто пахучие молекулы вокруг вас, они живые и могут поведать истории, главное внимательно слушать. А я еще быстро записывала, и получилась эта книга. В ней истории, рассказанные для моего носа. Скорее всего, они не будут похожи на истории, звучащие для вас, у вас будут свои, потому что у вас другой нос, другое сердце и другая душа. Но ароматы старались, и я очень хочу поделиться с вами этими историями.
Пенелопа Фицджеральд – английская писательница, которую газета «Таймс» включила в число пятидесяти крупнейших писателей послевоенного периода. В 1979 году за роман «В открытом море» она была удостоена Букеровской премии, правда в победу свою она до последнего не верила. Но удача все-таки улыбнулась ей. «В открытом море» – история столкновения нескольких жизней таких разных людей. Ненны, увязшей в проблемах матери двух прекрасных дочерей; Мориса, настоящего мечтателя и искателя приключений; Юной Марты, очарованной Генрихом, богатым молодым человеком, перед которым открыт весь мир.
Православный священник решил открыть двери своего дома всем нуждающимся. Много лет там жили несчастные. Он любил их по мере сил и всем обеспечивал, старался всегда поступать по-евангельски. Цепь гонений не смогла разрушить этот дом и храм. Но оказалось, что разрушение таилось внутри дома. Матушка, внешне поддерживая супруга, скрыто и люто ненавидела его и всё, что он делал, а также всех кто жил в этом доме. Ненависть разъедала её душу, пока не произошёл взрыв.