Новый мир, 2007 № 05 - [4]

Наконец пауза продлилась дольше обычного, двери распахнулись, и в комнату вошел как бы ощупью, как слепой, со стриженной налысо головой, беззубый, пухлый старик в халате. В халате не в халате, но в чем-то очень домашнем и затрапезном. Оплывший, как свеча.

И это был вовсе не Бах!

Все заготовленное вылетело у Александра из головы, и ему совершенно нечего было сказать. К тому же оказалось, он не знал по-немецки. Они вежливо покивали друг другу, и он очутился на той же улочке и только тогда вспомнил, что где-то читал, что Бах подсадил себе зрение еще в детстве, когда, тайком от брата, переписывал при лунном свете запрещенные емудругиеноты, кроме той фуги, что приказано ему было целыми днями играть на клавесине взад и вперед, отрабатывая технику; что с возрастом, совсем теряя зрение, перенес он и несколько операций на глазах (выходит, и тогда они были, а не только у нас при Федорове и лазерах), что... и эта догадка поразила его больше всего: не мог же он и дома ходить в парике! а носить парик, поди, вообще жарко... вот и стриглись наголо!

И тогда до него окончательно дошло, что встретил он самого настоящего Баха, потому что никогда такой детали, как лысая голова, не мог бы выдумать.

И мне не потребовалось иных доказательств.

Не помню, чем, где и как закончился тот прекрасный день. Нетрудно вообразить. Где-то Саша снова играл на огурцах и стаканах, вспоминая молодость.

Куда деласьживаямузыка? Куда возвращается музыка, сыгранная единственный раз?..

Я вернулся в Россию, Саша и Бах остались в Копенгагене.

Так однажды я встретил человека, которому, по приблизительным расчетам, было триста лет. Теперь уже на двадцать больше, так что он сам уже дедушка.

Надеюсь, он окончил консерваторию.

23 февраля 2007, Лорен.

 

СТУК-ГРЕК!

Очень много можно делать лежа!

Проснуться одному. Темно. Определиться на местности, не зажигая света: из долины доносится пять отсыревших ударов пяти швейцарских часов, за окном шуршит дождь.

Снова пытаться уснуть и не уснуть. Вспоминать сон. Лежа метать носовые платочки в корзину для бумаг, лежа пописать в баночку, лежа сделать типа гимнастику... наконец, лежа можно записать сон или мысль. Но мысли нет. Сон был сразу послевоенный, я в нем был почему-то старше брата (а он на пять лет меня старше). Очень хотелось есть, что немудрено в военное время. Лежа можно даже поесть — надо только одной ногой встать на коврик, дотянуться до бесшумного холодильничка “Сибирь”, достать оттуда кефир и банан (помогает от депрессии) и снова спрятать ногу под одеяло. Не попасть шкуркой (судя по звуку) в корзину, темно. Все-таки включить свет, опять же лежа (он предусмотрен у изголовья) все-таки поднять с полу тетрадь для записей...

Лежа можно было бы и закурить, но это уже двумя ногами... и лежа нельзя сварить кофе!

Нет, я не инвалид какой-нибудь!

Семь утра. Я пью кофе, курю и пишу вот этот документ.

6 июня (советская дата рождения Пушкина) 2003 года (только что прошло трехсотлетие Петербурга, прозванное в народе зоолетием), которое я, рожденный в день его основания, гордо проигнорировал... (Я почему так подробно останавливаюсь на дате? Потому что именно о ней и пишу.) Так вот, ровно 6 июня 2003 года я приземляюсь на территории Калининградского анклава (б. Вост. Пруссия), меня доставляют в городок, приблизительно Советск (б. Тильзит), и я стою среди отцов города на торжественной церемонии открытия памятникапроизведению. (Это мне не противоречит: у меня у самого есть подобный проект, но осуществиться ему (е. б. ж.) лишь через семь лет. Мне 66, плохой возраст, будет 73, это ничего.)

Памятник, который мы открываем, выглядит вот как: натуральный моренный камень, лежащий прямо на земле (не то глыба-недоросток, не то булыжник-переросток), на глыбе раскрытая бронзовая книга, на ней, бронзовое же, перо. Все это запатинировано (интересно, как быстро эту бронзу скоммуниздят, думаю я, наблюдая и соблюдая церемонию).

Я в почетной паре с Гюнтером Грассом, свежим нобелем, прибывшим специально на открытие, но это меня не подавляет: я только что проскочил рак, награда не меньшая.

Однако кто такой Гюнтер, отцы города знают, а кто такой я — не совсем. Ко мне склоняется молодой прихвостень по культуре с уже отпечатанным на принтере протоколом в руках: в смысле какая у меня должность, как объявить. Я читаю у него через плечо:ОлегБитов. Сколько можно! Сколько будет доставать меня эта история с бегством брата, которую знает каждый бывший комсомолец и чекист! Грасс знает именно Андрея, а не Олега. На моих глазах чиновник тщательно вычеркивает имя Олег и надписывает над нимАндрей.Я сообщаю ему самое знатное свое звание: академик и президент. Мы выступаем.

Мы говорим, и я понимаю, в чем дело. Напротив камушка милое деревянное строение, бывшая гостиница, в которой Томас Манн, приехав сюда отдохнуть с семьей, написал (вот воркаголик!) повесть “Марио и волшебник”, предвосхитившую зарождение фашизма. А также понимаю я и геополитический аспект: домик Томаса Манна расположен в литовской части Куршской косы... а у нас что, своего Томаса Манна, что ли, не было! Закрепление анклава.