Новый мир, 2005 № 12 - [23]

Не без труда отыскал фабрику, которая не бастовала.

Спрашиваю у пана директора:

— Что было для вас самым важным в последние дни?

Пан отвечает:

— Чтобы фабрика выпускала продукцию.

Вставляю в репортаж.

Интересно, думаю, поймут? Догадаются, что здесь творится, если главное для фабрики — работать?

У Ларька свои заботы.

Отплясав на выпускном балу, Оксана уехала в Москву и поступила в медицинский.

Освоилась быстро, а главное — выдержала испытание анатомичкой. Даже сфотографировалась на фоне кучи костей и сухожилий, бывших когда-то человеческим телом.

Живет — одна.

Ларисе приходят в голову ужасные сюжеты, и она каждый вечер звонит в Москву.

— Ну что ты себя напрягаешь? — говорю я. — Она же разумный человек.

Егор тоже добавляет хлопот.

Мать не находит места, пока он — господи, уже в третьем классе! — гоняет мяч возле синагоги.

Как-то, вернувшись затемно, сообщил:

— Дядя Ян в “Солидарность” вступил. Мне Рысек сказал.

— И что? — Я сделал вид, что не удивился. — Они все в “Солидарности”.

— Дядя Ян там начальник, — продолжал интриговать сын.

Я ушел в гостиную и включил телевизор.

Мечислав Марциняк — сама непроницаемость — сообщал об очередном ЧП.

Побоище в автобусном парке. Водители, вступившие в “Солидарность”, подрались с теми, кто не вступил. Милицию вызывали.

Может, им маршруты делить? Одни — для членов “Солидарности”, другие — для остальных.

Хотя “остальных” все меньше и меньше.

Еду в Карлино.

Там на буровой выстрелил и загорелся фонтан нефти.

Пожар тушили месяц. Наши приехали — из Полтавы.

Спрашиваю у них, не было ли напряженности. Как-никак, а большинство коллег — в “Солидарности”.

Нет, отвечают, делом занимались.

На пожаре не до политики...

Пожар их заинтриговал: может, там много нефти?

Она им ох как нужна! Та, которой пользуются, почти на сто процентов — наша. А тут — вдруг да своя!

Посольские зауважали журналистов.

Раньше терпеть не могли:

бездельники,

на службу не ходят,

в машинах разъезжают…

Теперь зазывают. Наливают. Расспрашивают.

По заводам, где все течет и все решается, дипломатам ездить не с руки. Вот и пытают нас. Даже Птичкин не брезгует.

— Пригласили в комитет “Солидарности”, — рассказываю о поездке в Познань. — Во всю стену лозунг: “Правду, только правду, ничего, кроме правды!”

— Сколько там в “Солидарность” записалось? — интересуется Птичкин.

— Девяносто процентов.

— Многовато.

— Потом в цех повели.

— На митинг?

— Ага. Секретарь парткома пытался что-то сказать — не дали. Выступил активист “Солидарности”.

— Фамилию не записали?

Я качаю головой, а сам думаю, как мальчишка: “Фиг тебе”.

— Жаль. — Советник расстроен.

— Там такая толчея! Целое представление устроили.

— Какое представление?

— Активист в толпу бумажку передал. Потом — другую. Спрашивает: “Прочитали?” — “Да!” — кричат. “Нужна вам такая партия?” — “Нет!”

— Что за бумажки?

С затаенным злорадством приступаю к подробностям:

— В Познани жил знаменитый ученый. Одинокий. У него был особняк на улице Коперника. Умирая, он завещал его детскому саду. Копию завещания и показали на митинге.

— А вторая бумажка?

— Из ЖЭКа.

— Зачем?

— Из нее следует, — смотрю советнику в глаза, пытаясь ухватить реакцию, — что в особняке проживает дочка первого секретаря воеводского комитета партии.

Птичкин невозмутим...

Спрашиваю потом у Сани:

— Как думаешь, передаст он в Москву про особняк?

Саня загадочно улыбается.

А меня занимает: откуда у “Солидарности” документы — копия завещания, лицевой счет?

Петрович удивляется моей наивности:

— У них же везде агенты!

Снова пертурбация в верхах: Каню сменил генерал Ярузельский — сухопарый, лысеющий, с красными, как у грудного ребенка, щеками, в несменяемо черных очках.

Тут же назвали Пиночетом.

“Пиночет” обращается к народу:

— Дайте нам девяносто спокойных дней.

Страна не слышит: бьется в горячке забастовок.

Мораторий нереален. Чуть что — “Солидарность” объявляет: забастовочная готовность!

Угроза всеобщей забастовки — как пистолет у виска.

Министр финансов закатывает истерики: каждый пятый злотый не имеет товарного покрытия.

Пустили в оборот новую купюру — пять тысяч.

Я ёрничаю:

— Скоро вам некого будет рисовать на ассигнациях. Иссякнет список великих поляков.

— Это ты, брат, загнул, — не соглашается Десантник.

— Да и те, что есть, подозрительные.

— Как?

— Мицкевич на самом деле кто? Мицкявичюс. Как там у него? “Литва — родина моя”. Коперник — из Пруссии, Шопен — наполовину француз.

Десантник мрачнеет:

— Хочу тебя предупредить, Анатоль. По старой дружбе. Не говори этого поляку, у которого нет чувства юмора.

— А тебе можно?

— Мне можно. — Он подмигивает и становится похожим на папашу Мюллера в исполнении артиста Броневого.

В Москве родили формулировку:

В РУКОВОДСТВО “СОЛИДАРНОСТИ” ПРОБРАЛИСЬ АНТИСОЦИАЛИСТИЧЕСКИЕ ЭЛЕМЕНТЫ.

Представляю, как —

ночью…

элементы…

крадучись…

пробираются…

Употребляются также слова “ЯСТРЕБЫ” и “ЭКСТРЕМИСТЫ”: тоже пробравшиеся.

Сначала я избегал формулировок. Их вписывали в редакции.

Собирался позвонить, поскандалить, но — передумал.

Теперь заветные слова сами залезают в строку — по инерции.

При передаче возникают сложности.

Барышни телефонного узла, как и большинство трудоспособного населения, состоят в “Солидарности”.