Товары свои не открывали, поставив рядом укутанные да увязанные ведра, плетеные корзины, кастрюли. Но чуялось жареное да пареное, щекоча нюх.
Расселись возле Любаниного двора: кто за столом, в тени, а кто и на солнышке, кости погреть. Хозяйка вышла из дома и, оглядев, похвалила:
— Чисто Первомай или Октябрьский. Начапурились — и не угадаешь. Откель такие красивые? Либо из города?
— Тутошние мы, — отозвался Катагаров. — Дюже не боись.
Прибежали ребятишки своего, хуторского, чеченца Хамзата — Ахмет, Зарина и даже старший, уже подросток, Али.
Последним прибыл хромой Дорофеич, тоже не один, а с внучкой Раей, взрослой уже девушкой, с крашеными губками. Любанин сын Пашка тут же закружился рядом, включив приемник:
— Музыка у меня, Рая, музыка…
Пашка нынче был, как говорится, при параде: джинсы, белые кроссовки, яркая рубаха, чисто выбритый, с душистым ароматом. Жених женихом.
Гостей ждали долго, начиная покой терять:
— Может, заблудились?
— У них — карты! И вертолет впереди летит.
— А может, ушли напрямую, через Найденов хутор?
— Обозначен маршрут, — успокаивал Володя Поляков. — Значит, обязаны быть!
Ждали долго. А окончилось все очень скоро.
Прострекотал маленький вертолет низко над хутором и ушел.
— Будут! Приедут сейчас!
Засуматошились и потащили свои корзины да ведра к дороге, раскрывая и разворачивая каждый свое. И вот уже стояли рядком запотевшие банки квашеного молока и топленого, с коричневой пенкой, свежий каймак, а рядом — высокие белые пышки, поджаристые пирожки, плетеные корзины с яблоками и грушами, свежие яички, огурчики, помидоры… Не хуже, чем на станичном базаре…
Тяжелые пятнистые вертолеты прошли низко, оставляя за собой пыльный мусорный вихрь.
И понеслись друг за дружкою с ревом машины, словно из мешка.
Одна проревет; чуть стихнет, а вослед — другая. Ярко, диковинно разрисованные, с чужими буквами, каких не прочтешь. Грузовые и легковые и дуром орущие мотоциклы.
— «Мицубиси»! — кричал Володя Поляков. — «Катерпиллер»! Канадский «мэн»!
Ревели моторы.
Визжали чеченские ребятишки, а их сестренка, испугавшись, заплакала. Любаня ее на руки взяла, отойдя в сторону. «Не боись, моя хорошая. Не плачь, ну их к черту с такими гонками и с такой торговлей…»
О торговле и речи не могло быть. Машины пролетали, даже не притормаживая.
— Наш «КамАЗ»! — кричал Володя. — А это «вольво» немецкий! «Судзуки»! Голову наотрез!!
Но, слава богу, все кончилось. Последними проскочили две легковые, вроде наши гаишники. Прогудели, мелькнули на бугре — и нет их.
Такая тишина разом легла, что уши заложило. Играла тихая музыка, приемник Пашкин. И все.
— Вот это гонка! — восторженно ахал Володя Поляков. — Ралли так ралли!
— Пропади оно… — ругался Катагаров, обтряхивая пыль. — Бабка моя живая? — поискал он глазами старуху. — Слава богу, не увезли… Дорофеич… — позвал он ехидно. — Купец Иголкин, не стоптали тебя?.. Как барыш? — И рассмеялся, закашлявшись.
Дорофеич лишь сокрушенно в затылке чесал.
Собирали свои котомки, укладывались, вздыхая. Как всегда, вовремя сообразив, зашумела Любаня:
— По домам, что ли?! Как тараканы?! Стыду! Сроду раз собралися — и на побег? Правда, что дикими стали. Быстрее в нурё! А то не успеем! Паша! Неси стаканы да бутылку, на печке стоит, в домах. Садись, Катагаровна, сто лет тебя на лицо не видала. Сколь новостей! И ничего доброго. Тебе хоть пожалюсь, родная… Тем более нынче праздник престольный. Какой? Грешная Любаня. Поляк мне серушек да красноперок наловил. Дай тебя поцалую, моя сирота. Садитесь, родные. Поглядим друг на дружки, пока живые… Вон рукомойник. Обмойтесь, кого дюже припылили. Паша! Неси со двора большую скамейку!
После таких речей не уйдешь. Да ведь и впрямь прежде в магазине встречались, потом у автолавки. А нынче лишь смерть собирала.
Расселись. Дощатый стол, словно майский луг, расцвел помидорной да яблочной алостью, белизной вареной картошки да яичек, солнечной желтизной каймака.
Чеченских ребятишек угостили пирожками да вареными раками, они умчались, довольные.
А за столом выпили по рюмке и заговорили о гонках.
— Мне один помахал, — похвалилась Любаня. — Чернявый такой, зубатенький…
— Ты сроду цыганов любила… — припомнил ей былые грехи Катагаров.
Любаня лишь вздохнула.
— Наш «КамАЗ» может всех победить, — доказывал Володя Поляков. — Это особая сборка, каждый болтик проверенный.
— Сколь техники… — сокрушенно качал головой Дорофеич. — Без дела мыкаются. А нам муки не на чем привезть. Ездили бы и попутно по хуторам товары возили.
— Керосину, кричи, надо…
— И керосин можно привезть. Такая мочь, а гоняют порожняком.
Но скоро про гонки забыли. Что в них? Просвистели — и нету. Чужое.
— Помните, как при совхозе гуляли? На Майские праздники, на Октябрьские.
Любаня дишканила:
— А праздник урожая? На току столы ставили, в клубе не умещались. Сколь же было народу?..
Начинали считать — и сбивались. Вспоминали уехавших и в иной мир ушедших. Сколько их… Целый хутор ушел, оставив после себя это тесное застолье. Куда ушел? И зачем?
Ой да сон мой милай,
Сон счастливай!
Ой, воротися, сон, назад!
Пели как в годы старинные. И горько было до слез, и тепло на душе.
