Новый год - [3]

— Это, смотря, как считать. Мне было, кажется, девять лет, когда меня мачеха из дома выгнала. Не помню, чего ей захотелось среди зимы. Ничего я не нашла, и, если бы не дедушка, замёрзла бы до смерти. А сколько я у дедушки живу — не знаю. Лет полтораста или двести. Дедушка лучше знает.

Дед Мороз оторвался от порушенного рыбника и проворчал:

— Внуча, что ты человеку праздник портишь? Пугаешь зря.

— Что я такого сказала? Что я замёрзлая девочка? Ты погляди в окошко, — Снегурка кивнула в сторону экрана внешнего обзора, — думаешь там олешки ногами перебирают? А это не олешки, а оленищи, вот такие громадные. Тоже замерзлые. Теперь таких не найти, только у дедушки есть. Он много чего хранит у себя в вечной мерзлоте.

— Это гигантский олень, — произнёс Дед Мороз, отодвинув остатки рыбника.

— Мегацерос, — добавил начитанный Архип.

— Я и мамонта мог бы в санки запрячь, — горделиво похвастал Дед Мороз, — и шерстяного носорога…

— Шерстистого, — поправил Архип.

— И шерстистого тоже. Только они ходят медленно. А олени — раз! — и я у вас на орбите.

— А толку? На таких скоростях — и никого не навещать…

— То-то и оно. Ты же сам на весь эфир объявил, что если нельзя всех навестить, то и ни к кому приходить не надо. А я к этому добавлю: если настоящий Дед Мороз ни к кому не приходит, значит, нет его вовсе. Что в постели лежать, что в могиле — разницы никакой. А я, вот он, есть, шебуршусь понемногу. Значит, я должен хоть к кому-то, но заявиться с поздравлениями и подарками.

— А почему выбрал именно меня? Одиноких людей в мире — пруд пруди.

— Ты лучше всех ответил, когда и почему перестал верить в Деда Мороза, то есть, в меня. Думаешь, с чего появился такой опрос? Это я его запустил. А что твоя кабинка на самом краю мира висит, это неважно, мои олешки единым духом куда угодно доскакать могут.

— Понятно, — сказал Архип, переменяя озябшую руку на ту, что оставалась тёплой. — Доскакал, значит. Какой русский не любит быстрой езды… Хотя торопиться тебе некуда. Значит, в слоях вечной мерзлоты у тебя и мамонты хранятся, и шерстистые носороги, и мегоцеросы. Небось, и пещерный медведь есть.

— Есть. Куда же без него.

— А люди?

— Встречаются, но редко. Только я их не трогаю, нечего чужие могилы разрывать. Его поднимешь, телом он как бы оживёт, примерно, как мои олешки, а душой мёртвым останется.

Дед Мороз помолчал и, не дождавшись вопроса, который напрашивался на язык, сказал:

— Снегурку я не выкапывал; я её живой нашёл. Отогревать её было поздно, но сердечко ещё билось, чуть знать.

— А сейчас бьётся?

— Изредка бьётся. Бывает, целую неделю его не слыхать, а потом вдруг застукотит, словно у живой девчонки. Как двенадцать раз кряду сожмётся, значит, Новый Год наступил. Лучших часов нет.

— Дедушка, ты меня отругал за не вовремя сказанное, а сам что делаешь?

— Что сам? У меня ведь тоже за тебя сердце болит.

— Погоди, — неожиданно перехваченным голосом произнёс Архип. — Раз сердце бьётся, значит, жизнь не ушла, отогреть можно, только не абы как, а живым теплом.

— Это ты ловко придумал. А теперь на себя глянь. После сегодняшнего тебя самого лечить придётся; руки отморожены, а толку чуть.

— Чуть — это больше, чем ничего. А руки — не сердце, их можно вылечить.

Архип оглянулся на Снегурочку. Она сидела, поникнув, слёзы стекали по щекам и ледяными бусинами звонко падали на столешницу.

— Вот те на… — протянул Дед Мороз. — Двести лет внуча всухую прожила, слезинки из неё не выжмешь, а тут вдруг разнюнилась. Живую жизнь, что ли, припомнила? Солнце, зелень, цветочки… чтобы в лесу птиц без счёта, и каждая на свой лад поёт. Так, что ли?

Снегурочка судорожно кивнула.

— А жару, пыль, мух кусачих, прополку на огороде — тоже припомнила? По воду с коромыслом ходить — легко?

— Дедушка, — перебил Архип, — сейчас не двести лет назад, жизнь стала иной, по воду ходить не надо, и на грядках люди возятся разве что для собственного удовольствия.

— Ничего, не эти, так другие тяготы найдутся. Просто я вашего быта не знаю. Но уж зато мачеху Снегуркину вовек не забыть. Не знаю, как в святцах, а на деревне её Хавроньей звали. С падчерицей Хавронья просто поступала: за всякую провинность — розга, а в прочее время — ругань. Ну, как, внуча, вспомнила?

— Что её вспоминать? — перебил Архип. — Она уж двести лет, как померла.

— Живёхонька! В мире всё устроено по справедливости. Раз я Снегурке сгинуть не дал, то на отмахе и Хавронье чародейства досталось. Ты, да и все остальные люди думают, что я весь из себя добрый дедушка. А я не только Дед, но и Мороз, а мороз штука суровая. Внуча не помнит, что ей сказано было, прежде чем её за дверь вытолкали. А я помню, у меня ничто не забыто. Хавронья любительница была кофей пить. Настоящий-то кофей ей не по карману был, так она приохотилась желудёвый кофеёк попивать. Ну и пила бы себе, кто мешает, так нет, то ли не хватило ей желудей, то ли запасу захотелось, но послала она девчонку среди зимы за желудями из-под снега выкапывать. Там я её и нашёл застывшую. Вмешался я со своим колдовством в эту простую историю, и с тех пор Снегурушка у меня живёт, смерти неподвластная, а злая мачеха летом и зимой по лесу бегает, желудей ищет и никак наесться не может.