Новый американский молитвенник - [23]
— Это хорошо? — спросил я и тут же, хохотнув, чтобы было ясно, что я шучу, добавил: — Я-то надеялся стать поп-звездой, а не политиком.
— Нет, милый, поп-звездой тебе не бывать, — сказала она. — Зато ты вызвал полемику. А на этом далеко можно уехать.
Я предвкушал успех и все с ним связанное, так что одно время в Нью-Йорке, купаясь в лучах всеобщего внимания, я даже решил, что слава мне по вкусу; но продолжалось это всего несколько дней. Меня представляли в качестве культовой фигуры, преступника, который чудесным образом излечил свою душу и теперь торговал спасением со скидкой, и аудитория клевала на этот зловещий имидж. На выступлениях меня пожирали глазами, засыпали просьбами написать молитвы. С каждым днем публика становилась все настойчивее и требовательнее. В зале появились люди, пока еще не так много, которые подражали моему обновленному внешнему виду (Сью Биллик сводила меня по магазинам и закупила для меня целый гардероб черных вещей). Они носили мои книги на манер того, как пасторы носят Библию, прижав ее к груди, и называли себя вардлинитами. Женщины время от времени совали мне бумажки с телефонными номерами. Мужчины хватали обеими руками мои руки и напряженно вглядывались мне в глаза, ища в них тайного смысла. Наше турне обрастало новыми датами, встречи с читателями переносились из книжных магазинов в большие залы. В какой-то момент я вдруг обнаружил, что до дому еще целых пять недель, то есть почти как до Рождества. Разговоры с Терезой, когда мы обсуждали сложившуюся ситуацию один на один, немного смягчали ужас положения, а вечером накануне ее отлета в Першинг мы, по рекомендации Сью, пошли в дорогущий темный ресторанчик в Ист-Виллидже, где накрытые белыми скатертями столы, хрусталь, серебро и лохматые букеты папоротников в витринах выглядели завораживающе, и там я сказал, что хочу бросить турне, мол, денег нам и без того хватит. Но она настаивала, чтобы я выполнил взятые обязательства, заметив, что, может, мне и не захочется бросить писать, а значит, не надо настраивать против себя людей, которые могли бы мне помочь.
— Тогда останься со мной до конца турне, — сказал я за кофе. — Забудь про свой магазин.
— Но я именно там и хочу быть сейчас, в магазине.
— Я тоже.
— Все будет в порядке. Я встречу тебя на лекции в Финиксе, и мы вместе поедем домой. — Она помешала свой кофе со сливками и отпила немного. — Знаешь, о чем я тут подумала? Какой чистотой от них пахнет, от богатых. Это почти… почти как запах новой машины. Особенно Эд Бредли так пахнет. — Она добавила еще каплю сливок. — Может быть, они и впрямь лучше пахнут. Они лучше едят, лучше ухаживают за собой. Может, все это и превращается в запах новой машины.
— Эд Бредли меня не обнимал, — сказал я. — Так что я не заметил, чем от него пахнет.
— Спорю, он бы тебя с удовольствием обнял. — Она усмехнулась. — Не хмурься ты так сурово, он бы тебя и в щечку поцеловал.
— Я могу сорваться с последних двух недель. Отменить все между Чикаго и Финиксом. А в Финикс подъехали бы вместе, из дому.
— Да не волнуйся ты так. Делай, что должен, а в следующий раз подумай заранее, насколько оно тебе надо.
— А я и не волнуюсь, — сказал я. — Просто меня все достало, шум этот, это… ну, все вообще.
— А что достало больше всего?
— То, что бывает после чтений. Эти люди, которым я так нужен, что они сами не свои. Я от этого балдею… как от дури. Как от того дерьма, которое мы готовили в Уолла-Уолла. Брали жидкость для стартеров и пластиковые стерженьки от брызгалок для носа. Короче, всякое дерьмо. Получалось жуткое такое варево, прямо как у алхимика какого-нибудь. Мы давали ему выкипеть, и получался жирный желтый порошок. Вот и сейчас я балдею, как тогда с него. Дерганый весь становлюсь, дурной. — Я взял со стола счет, прочитал его, положил обратно. — Но самое поганое то, что я стал таким, какой я есть сейчас, благодаря новому стилю, и все же после лекций, а иногда и во время них… Нет, вообще-то публика ничего себе. Мне с ними даже весело. Просто иногда, когда я стою перед ними и говорю им то же самое, что говорил когда-то себе, мне кажется, что я их дурачу. И тогда…
— Но это же не…
— …я думаю: а может, я дурачу самого себя? Может, все, что я навыдумывал, это просто лапша, которую я сам себе на уши навесил? Но не могут же люди быть так чертовски слабы? Не можем же все мы быть такими пустышками? Вот из этого состоят чудеса? Все так просто и глупо? И в какой-то момент я понимаю: ну конечно, так оно и есть! Об этом и написано в «Молитвеннике». А потом гляжу на тебя и думаю: нет, ты со мной, и это важно. Важнее, чем все остальное. Но немного погодя я снова начинаю ломать голову: может, я просто убедил себя в этом, а на самом деле все не так. Короче, у меня все время такое чувство, как будто земля уходит из-под ног.
