Новые земли Александра Кубова - [6]

— Буля, а где же у тебя перспектива?

— А плевать я хотела на твою перспективу, вот захотелось мне нарисовать домик — как приятно было бы жить в таком домике!

И в нашем доме, в нашем «Приюте пиратов», было жить приятно. Совсем не то, что в питомнике для мокриц. Жизнь в «Приюте пиратов» пошла совсем другая, весёлая пошла жизнь.

Никаких таких богатств не было у нас и в «Приюте пиратов», а проще сказать, ничегошеньки у нас не было. Правда, мы привезли с собой из города нашу печечку, и здесь к тому же оказалась прекрасная русская печка. Но топить, как и в городе, было нечем.

Вещи все мы уже поменяли давно, по карточкам только и давали что хлеб, а ещё у нас всего-навсего была сумка вяленого судака да немного толчёной кукурузы. Да и дом-то наш, наш «Приют пиратов», весь был разодранный, раздёрганный. Стёкол в окнах не было, это уж конечно, да и крыша-то текла, хорошо хоть дожди тут редко, и печку пришлось Буле чинить и ступеньки, да мало ли ещё чего. А всё равно, хоть убей, здорово нам было в этом доме. Как с первой минуты пошло, так и не останавливалось. Всё нам нравилось с Булей: и то, что наш дом на самом краю обрыва стоит, а внизу море, и то, что горы рукой подать, и то, что наш «Приют пиратов» совсем не похож на другие дома в посёлке. И заботы-то все для нас с Булей были как будто не всерьёз. С самой этой вывески всё пошло так, как будто мы с Булей в игру играем. Между прочим, пиратская вывеска дорого нам с Булей стоила.

Вечером приехал с работы отец (на наше несчастье, темнеть уже стало поздно) и увидел на доме этот самый «Приют пиратов». Что тут началось! Кофе и какао, и детский визг на лужайке! Досталось и мне и Буле!

Я оболтус и стоеросовая дубина. Вместо того чтобы учиться… И тут нам нечем было крыть, потому что мы уж неделю как переехали, а я ещё не пошёл в школу. На Булю же он, конечно, не говорил «оболтус» или «стоеросовая дубина», он вообще Булю очень уважал и, кроме того, никогда не забывал, что она «выходила ребёнка», но он здорово рассердился:

— Я просто удивляюсь вам, Александра Васильевна, вы такая умная женщина и поддаётесь всеобщей эпидемии бабушек: балуете внука. Вы же видите, что я работаю день и ночь, мне некогда следить за сыном. Почему же вы не проследили, чтоб он сразу записался в школу, а вместо этого занимаетесь с ним всякой чепухой? Что это за идиотский «Приют пиратов»?! Что скажут соседи! Чему вы учите ребёнка? В конце концов это знаете чем пахнет?

Тут взорвалась Буля. Пока разговор шёл о школе, она молчала, она была справедливая, и тут мы с ней явно дали маху, но с «Приютом пиратов» она не стерпела.

— Ну, Леонтий, ты превращаешься в старую бабу! Да какое тебе дело, что скажут люди и чем это пахнет! Ну чем это пахнет? А я могу тебе сказать! Если бы мы с Александром не умели многое оборачивать в шутку, то мы бы не выжили в войну, и у тебя бы не было сейчас ребёнка.

Тут замолчал отец, и Булин гнев тоже сразу прекратился: она увидела, что задела больную струнку (когда говорили что-нибудь такое, отец сразу вспоминал о матери). Отец встал и начал заводить будильник, а Буля тоже встала и стала заваривать чай — видно, ей хотелось успокоиться.

Так или иначе, мне было ясно, что завтра я иду в школу. Я тоже встал и без энтузиазма достал портфель, вытряхнул всё, что в нём лежало, на кровать и стал перебирать каждую вещичку — и марки, и значки, и тетрадки. Новых тетрадей не оказалось, я выбрал тетради, где были исписаны только один-два первых листа, и выдрал их: мне хотелось в новой школе начать новую жизнь. К чему тянуть за собой хвост старых грехов, разве новых не будет?

Сложив всё в портфель, я вышел к Буле на кухню: произвести разведку — удастся ли чего-нибудь схватить пожевать. И тут я увидел, что Буля не одна. На табуретке у стола сидела какая-то женщина, а на краю стола стояло два котелка — один с картошкой, один с яблоками. Я сразу оценил это существенное пополнение в наших боевых припасах и сразу же проникся симпатией к этой незнакомой женщине, так как понял, что это принесла она, зачем и почему — не знаю, но она.

Я перекинулся взглядом с Булей, и мы поняли друг друга, и она сказала:

— Вот это мой внук Саня, а это наша соседка, тётя Вера. Видишь, она нам какой подарок принесла на новоселье.

Надо сказать, что картошка — ужасная редкость в этих краях, она здесь плохо растёт, и для нас этот подарок тёти Веры был особенно ценным. Ведь картошка — это самая наша с Булей любимая еда, а мы её давно уже не видели.

На следующее утро Буля разбудила меня чуть свет, и у неё уже была готова варёная картошка. Я, обжигая пальцы, в нетерпении чистил крупную продолговатую прекрасную картофелину и, подмигнув Буле, сказал:

— Ну что, живём — не тужим, а?

У Були вдруг, непонятно почему, сделалось сердитое лицо, и она пробурчала:

— Учти, больше картошки не получишь, не думай о ней и не мечтай!

Я что-то ничего не мог понять и даже ничего не стал спрашивать. Но спрашивать было и не нужно. Уже весёлым голосом Буля сказала:

— Знаешь, что мы сделаем с этой картошкой?

Я только молча смотрел на Булю.

— Мы её посадим!

И Буля возбуждённо схватила сырую картофелину и с азартом почти что закричала: «Ты только посмотри, тёзка, какая замечательная картошка, ведь это синеглазка, самый лучший сорт, но не в этом дело! Ты видишь, сколько у неё глазков и какие они мощные? Я уж всё утро изучала её. Ты представляешь, у нас будет целый огород картошки! Ты это понимаешь?» А я сказал: «Вот видишь, Буля», как будто бы эта идея пришла мне.